путешественница и непревзойденная рассказчица, не заставила его отправиться вместе с ней в Европу, в ее, как она выразилась, «самое последнее путешествие», которое по каким-то причинам растянулось на три года.
А вернувшись домой, Квинн узнал, что Мона находится в Мэйфейровском медицинском центре и что к ней никого не пускают.
Потом Квинн был жестоко обманут и насильственно получил Темную Кровь, а Мона еще год провела в стенах больницы, чувствуя ужасную слабость и не в состоянии даже нацарапать записку или взглянуть на цветы, которые каждый день присылал ей Квинн…
Итак, домочадцы поспешно перетащили цветы в спальню Квинна.
Истощенная девочка (я позволяю себе именно так ее называть, поскольку речь идет о двадцатилетнем создании) не могла самостоятельно подняться по винтовой лестнице. Галантный Нэш Пенфилд, старый учитель Квинна и джентльмен от бога (именно он отполировал до блеска манеры Квинна) отнес Мону на второй этаж и уложил в «будуар из цветов», как она это назвала. Малышка заверила его в том, что розы без шипов, легла на спину и начала декламировать обрывки строчек из Шекспира, дополняя их собственными словами:
– Молю, позволь мне лечь в постель новобрачной, на ложе, усыпанное цветами, а после пусть они украсят мою могилу.
В этот момент на пороге спальни появился тринадцатилетний Томми, еще не оправившийся от душевной раны, вызванной потерей тетушки Куин. Увидев Мону в таком состоянии, он расстроился еще больше – так, что его начало трясти и Нэш вынужден был увести мальчика из комнаты. Большая Рамона осталась в спальне.
– Эта девочка умирает! – произнесла она драматическим, достойным героини шекспировских трагедий шепотом.
– Ну, это не новость! – со смешком откликнулась рыжеволосая Офелия и попросила принести ей банку холодной содовой.
Жасмин думала, что дитя готово вот-вот испустить дух, что вполне могло произойти в любую секунду, но этого не случилось. Девочка заявила, что ожидает Квинна, а пока просит всех уйти. Когда Жасмин прибежала назад со стаканом пенящегося газированного напитка с опущенной в него согнутой соломинкой, Мона едва прикоснулась к питью.
Вы можете прожить всю жизнь в Америке, так и не увидев хоть одного смертного в столь плачевном состоянии.
Но в восемнадцатом веке, когда я появился на свет, подобная картина не была редкостью. В те времена в Париже люди умирали от голода прямо на улицах. То же самое происходило в девятнадцатом веке в Новом Орлеане, когда в Америку хлынули изголодавшиеся ирландцы. В городе было полно попрошаек, больше похожих на обтянутые кожей скелеты. В наше время людей в состоянии, близком к тому, в котором пребывала Мона Мэйфейр, можно встретить, пожалуй, лишь в лагере какой-нибудь зарубежной миссии или в особой больничной палате.
Большая Рамона вдруг сообщила, что когда-то на этой кровати умерла ее собственная дочь, Маленькая Ида, и что это не место для
