только мне это говорил, а спутать Тарковского – Вильмонта было легко, Марина Ивановна встречалась с тем и с другим, а затем приписали эти слова и самой Марине Ивановне! Взрослые так любят эту детскую игру – в «испорченный телефон»!
…С Сергеем Яковлевичем мне так и не довелось встретиться. Он был уже арестован, когда мы с Тарасенковым познакомились с Мариной Ивановной. И получилось так, что он оказался единственным из семьи Цветаевой, кого я не знала. И потому книга моя сразу была задумана как триптих – только о тех, с кем непосредственно столкнула меня судьба: Марина Ивановна, Мур, Аля. А Сергей Яковлевич прошел стороной…
В те отдаленные времена, конюшковские времена, как я уже говорила, мы ничего о нем не знали. Но он вызывал у меня чувство симпатии, ибо он был мужем Марины Ивановны, отцом Мура. И сочувствие, ибо он находился в тюрьме. Позже я столько доброго слышала о нем, от тех, кто встречался с ним в 1937–1939 годах в Москве, от Нины Гордон, от Лиды Бать, от его племянника, Константина Эфрона, от Эйснера, который знал его еще по Парижу. Все говорили, что он был обаятельным, отзывчивым, внимательным, добрым и интересным человеком. Борис Леонидович писал, что полюбил его как брата. А о молодом Эфроне так тепло отзывались – Бальмонт, Белый, Ходасевич, Волошин. Столько писала Марина Ивановна о нем. Я не говорю уже об Але, которая всегда с такой любовью и нежностью вспоминала об отце. Еще при ее жизни я услышала о том, что произошло под Лозанной, правда, очень смутными были эти сведения. Конечно, брало искушение спросить Алю, но это было бы бестактно! И потом, я была уверена, что отец не стал бы, да и не имел права, посвящать ее в свои дела… О том, что Сергей Яковлевич был нашим агентом, мы давно знали, откуда – не помню, да и Аля, когда она появилась в Москве, этого не скрывала, но, правда, разговора на эту тему никогда не заходило. И вообще, в те годы о подобном открыто не говорилось. И когда, должно быть, в конце шестидесятых или в начале семидесятых, Лида Либединская на каком-то литературном вечере произнесла, что муж Цветаевой был связан с нашей разведкой, Аля сказала мне: «Зря это Лида, еще рано говорить, отец еще не рассекречен».
Естественно, когда я взялась за книгу «Скрещение судеб», – то подняла всю эмигрантскую прессу тех лет и прочла все, что можно было прочитать и об убийстве под Лозанной, и об исчезновении генерала Миллера, и о раскрытии шпионской организации в центре Парижа на rue de Buci. Но, как я уже поминала, в этих публикациях было больше эмоций, негодования, предположений, чем обоснованных доказательств! И были те, кто писал об Эфроне как о «наемном убийце», о «платном агенте», и прочее, прочее… Ну и как же после этого я стала относиться к Сергею Яковлевичу? С состраданием!
Ведь шахматные же пешки!
И кто-то играет в нас.
Мне представляется, что он был самой трагической фигурой в этой семье. Хотя трагедий хватило на всех… Такой неудачливый, и, главное, сознавал это сам. Он писал: «Я с детства (и недаром) боялся (и чуял) внешней катастрофичности, под знаком которой
