актером, но может стать первым кирпичиком в его становлении. Для меня стала.
Через пару лет после памятной «перестрелки» в отеле «Андерсон» меня отправили в лагерь для подростков в Рифтоне, на реке Гудзон. Шло лето 1935 г., мне было двенадцать. Лагерь изменил мою жизнь. Все, что было до него, вспоминается мне в черно-белых и серых тонах. А с этого момента воспоминания начинают обретать краски. Там я впервые влюбился (ей тоже было двенадцать, и она была похожа на актрису Джуди Гарленд). Тогда многое для меня было в новинку, в том числе пение хором, танцы и классическая музыка. К нам даже приезжал с выступлением знаменитый блюзмен Хадди Ледбеттер (Лед Белли)[2]!
Я завел друзей, и мне уже не было так одиноко. Все радости теперь стали общими: если я радовался, то вместе со всеми; если я дурачился, валяли дурака и все остальные; если злился, меня понимали и разделяли мои чувства. А повод позлиться всегда находился! Большинство детей были выходцами из семей рабочих, сочувствующих идеям соцализма, и, думаю, им очень нравилось агитировать меня и переманивать на свою сторону. Я выучил гимны социалистов, такие как «Прошлой ночью мне снился Джо Хилл» (I Dreamed I Saw Joe Hill Last Night). Любовь моя, похожая на Джуди Гарленд, познакомила меня с Моцартом. Это был лагерь левого, либерального направления со скромным бюджетом. Нашим знаменем был социализм.
Еще там был Дэвид Данциг, отвечавший за самодеятельность, но никаких бродвейских мюзиклов в лагере, конечно, не ставили. На территории имелся небольшой сарай с земляным полом. И однажды Дэйв, носивший большие очки с толстыми стеклами и старомодный джинсовый комбинезон-клеш, предложил мне и еще одной девочке поимпровизировать. Я, конечно, такого раньше еще никогда не делал. И даже не знал, что это такое – «импровизация». Помню сценарий, который он предложил: мне нравится девочка, но моя семья собирается переезжать, так что мы больше никогда не увидимся. И вот я назначаю ей встречу в парке, чтобы сообщить плохую новость.
Мы начали импровизировать. Я сидел на скамье, глядя на девочку. И заговорил так, как еще никогда ни с кем не говорил. Показал себя настоящего, искреннего. Я ничуть не смущался. Сам того не ожидая, стал сочинять истории о том, как, может быть, когда-нибудь мы еще встретимся, приедем друг к другу в гости, даже если будем жить за сотни миль друг от друга. И вот мы попрощались. Кажется, обнялись. Она ушла. А я сидел как громом пораженный. Меня переполняли противоречивые чувства. Я был зол, сердце колотилось, я с трудом дышал. Откуда что взялось? Я еще никогда не испытывал таких серьезных чувств и не понимал, что со мной. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, я отчетливо помню то состояние. То, что произошло во время той импровизации, затронуло что-то в глубине моей души – что-то такое, о чем я еще не знал в свои двенадцать лет. Наконец я повернулся к Дэйву Данцигу. Что-то в нем изменилось, он был другим: глаза округлились, рот приоткрылся. На его лице отражались все те же чувства, что испытывал я. Казалось, что Дэйв удивлен, взволнован не
Хадди Ледбеттер (1889–1949) получил созвучное с фамилией прозвище «Лед Белли» («Свинцовое брюхо») за силу и выносливость.
