style="font-size:15px;"> Влага стекала изломанными ручейками по гладким оконным стеклам, а там, за окнами, все приземлялись парящие дома, занимая немногие незанятые фундаменты. Несколько сухопутных машин плавно проскользили по бульвару. Воздушные подушки широкими веерами поднимали с мокрой земли водяную пыль. Вряд ли в такую ненастную ночь в воздухе много леталок.
Ему давно пора домой. Малыши, наверное, уже спят, но Черил еще не ложилась, ждет его.
На востоке, на границе поля зрения, глаз различал светящуюся отраженным светом прозрачно-белую колонну. Она высилась возле реки, воздвигнутая в честь первых астронавтов, которые пятьсот с лишним лет назад поднялись в космос, чтобы облететь вокруг Земли, – поднялись, увлекаемые грубой необузданной силой, порожденной химической реакцией.
Вашингтон, подумал Даниельс, город, где разрушаются дома, где полным-полно памятников; нагромождение мрамора и гранита, густо поросшее мхом древних воспоминаний, покрывавшим его сталь и его камень. Дух некогда великой мощи еще висел над городом. Бывшая столица старой республики, превратившаяся ныне в местопребывание провинциального губернатора, по-прежнему куталась, будто в мантию, в атмосферу своего былого величия.
По мнению Даниельса, лучше всего город смотрелся именно сейчас, когда на него упала мягкая, влажная ночь, создающая иллюзорный фон, по которому движутся призраки.
Приглушенные звуки ночной больницы наполняли комнату, будто шепот, – тихая поступь бредущей по коридору сиделки, смягченное громыхание тележки, негромкое жужжание призывного звонка на посту медсестры, находившемся напротив, через коридор…
За спиной Даниельса кто-то распахнул дверь. Он резко обернулся.
– Добрый вечер, Горди.
Гордон Барнс – врач, живущий при больнице, – улыбнулся Даниельсу.
– Я думал, ты уже ушел, – сказал он.
– Как раз собираюсь. Перечитывал доклад. – Он указал на стоявший посреди комнаты стол.
Барнс взял в руки папку с бумагами и взглянул на нее.
– Эндрю Блейк, – сказал он. – Это просто невероятно. Сколько Блейку лет, по-твоему? На сколько он выглядит?
– Не больше тридцати, Майк. Хотя, как мы знаем, хронологически ему может быть лет двести.
– Будь ему тридцать, можно было бы ожидать некоторого ухудшения функций, не правда ли? Организм начинает изнашиваться в двадцать с небольшим лет, функции затухают, и с приближением старости этот процесс все ускоряется.
– Известное дело, – ответил Барнс. – Но у этого Блейка, как я понимаю, все иначе?
– Вот именно, – сказал Даниельс. – Это идеальный экземпляр. Он молод. Он более чем молод. Ни единой слабинки, ни единого изъяна.
– И никаких данных относительно его личности?
Даниельс покачал головой.
– В космическом министерстве прошерстили все бумаги. Он может оказаться любым из многих тысяч
