Тем не менее подполковник Лихоедкин, зная, что по только что измененному расписанию у моего взвода утро следующего дня начинается с тяжелого пятидесятикилометрового марш-броска, отправил его ночевать к нам в казарму и приказал мне утром взять профессора с собой. И не забыл при этом подмигнуть. Оба мы – и я, и комбат – были уверены, что профессор Горохов, хотя и уверял нас, что дома бегает каждое утро, после первых двух километров предпочтет вернуться.
Подполковник даже предупредил дежурного по КПП, чтобы профессора, когда он, усталый, вернется назад, запустили в ворота и проводили до казармы, где он будет отлеживаться. Впрочем, уже вечером подполковник предупредил меня, что за нами будет следовать машина с аппаратурой профессора, и попросил меня не препятствовать Горохову сесть в машину, если он устанет. Я в ответ на такое предложение только усмехнулся:
– Сам его, товарищ подполковник, туда посажу…
Вообще-то Горохов, как я сам слышал, просил допустить его до занятий по «рукопашке». Но он плохо представлял себе, что такое занятия по рукопашному бою в спецназе ГРУ, потому, как подумалось нам, офицерам батальона, и просился, желая показать себя. Комбат послал его с моим взводом на марш-бросок, посчитав, что этого для немолодого ученого будет достаточно, чтобы ощутить разницу между собой и молодыми солдатами спецназа, не говоря уже о тренированных и подготовленных офицерах. И даже ранее утвержденное начальником штаба расписание специально для этого было изменено.
Вообще, мне лично вся эта история не нравилась. Профессор о чем-то договаривался с комбатом, а мне комбат только приказы отдавал, и я не знал, что для чего делается. Обычно, даже выслушивая боевое задание, я получал полное толкование того, что следует делать, что требуется от меня и взвода и какой результат желательно получить. Здесь даже желаемый результат был неизвестен, за исключением того, что подмигивание комбата намекало на его желание измучить профессора.
Наверное, потому, что это и есть наука, утешал я сам себя, а наука требует результата.
Профессор Горохов привез к нам двадцать девять шлемов. Двадцать семь – для солдат моего взвода, один для меня и один для себя. Внешне это были обычные шлемы от оснастки «Ратник», только имеющие дополнительную полукруглую антенну, прочно прилегающую к корпусу самого шлема, по сути дела, интегрированную в него и окрашенную в точно такой же зеленый цвет. Сразу эту антенну и не заметишь.
При этом категорически запрещалось надевать шлем на подшлемник, которыми у нас были маски «ночь». Зимой и вообще в прохладное время года мы всегда подшлемники носили. Только летом предпочитали ими не пользоваться, если только не было необходимости работать в масках. Но наши маски «ночь», в отличие от традиционных, были не черного цвета и были сшиты не из трикотажного полотна, а из той же ткани, что и наши костюмы. Маски защищали и от открытого огня, и, что более важно, от просмотра через инфракрасный прибор ночного видения и даже через
