для себя самого незаметно, а ведь осилил грызун чтение. Сильно уж сие поначалу не афишировал, но мало-помалу пристрастился. У Киплинга, писателя Аглицкого, вычитал про «бремя белого человека». Особенно про «белого» ему понравилось. «Человека» посчитал не существенным и мимо пропустил. Сто раз на дню умывался да прихорашивался, чистоту блюдя. Богема! Не то, что прочий серый Крысиный народ. Даже Кот Черныш, который хоть мышами и брезговал, однако гонять их зазорным не считал, Белого Крыса особо не притеснял. Так, поддаст иной раз лапой, чтоб под ногами не путался, пока Хозяйская Катька не видит. А при Катьке – ни-ни, будто и нет Белого Крыса вовсе.
Истинно мудрецом сказано: «Имеющий рубль не будет пить пустой чай. Имеющий десятку – потребует шашлыка на ребрышке. А уж имеющему тысячу – подавай культуру и печатное слово!» Прав был Лао-Цзы, ой, как прав. Начал Белый Крыс о смысле жизни задумываться, философией увлёкся, классиков почитывать стал. Покуда Хозяева спят, все газеты, что старые, двухгодичной давности, что новые, за позапрошлую неделю, пролистает. Вот неймется ему, и всё тут!
От жизни сытой да сладкой, от заботы Катиной он и хлопот никаких не знал, но совестно стало Крысу перед серыми собратьями своими. А то, ну сами посудите, иные в подполе прозябают, корку сухую за праздник великий почитая. На свет белый носа высунуть боятся. С голодухи дрянь всякую грызут, воровством промышлять судьбиной горькой заставлены. А их за это ещё и мышьяком травят. А у Хозяина – как же, своруешь чего! Всё под запорами надёжными и Котяра Черныш бдит.
Мочно ли самому-то при нищете оной да полном бесправии столь вольготно жити? Вместно ли…?
Мысли всякие стали в голову приходить. О судьбах народа страждущего, о нищете повальной, да темноте беспросветной.
Решил Белый Крыс в этот самый народа культуру и просвещение несть. Ибо только через них и спасение будет. И общее возрождение. А то подумать – Сократ да Декарт об том мыслили, да и Герцена с Добролюбовым вспомнить? Глыбы, умы! Чернышевский – колокол… Мало ли можно перечислять великих, идеей сей озаботившихся, но страшно далеки были они от народа. И, дабы не повторить их ошибок, отправился Белый Крыс в темноту подполий. Босым, как Лев Николаич, да по земле-матушке – прямым ходом в народ. Школы для детей крысянских открывать, грамоту им, неразумным, растолковывать. Учить. Дабы могли зло от добра отличать, а зёрна – от плевел…
– А там, глядишь, и на простолюдинке оженюсь, сам детишек заведу, – мечтал Белый. – Припаду к истокам! Воссоединюсь с корнями! Не пропадёт мой скорбный труд…
Прекраснодушен да возвышен, умствований высоких полон, смело пошёл в неизвестность, словно Данко, сердцем горящим мглу озаряя. А верно верно рассказывали, что темно и душно в сих скорбных обителях, и как только живут? Не живут, а выживают. Пыль да грязь, да бескультурье страшное. Каждый сам по себе и сам за себя, а кому другому – так и глотку готов перегрызть за малую малость. Случается, Крысюки Крысят походя давят. Крысихи – так те разве что не в общем пользовании, разврат и ужас кромешный. Бандит на бандите и бандитом погоняет.
