осетрины, упавший точно на нос таксе.
– Она сказала: «Отдай мне то, что она прячет!»
– Отдай что?
– Я откуда знаю что? Я даже не знаю, кто такая «она»! – огрызнулся дядя Герман. Он хотел добавить что-то еще, но внезапно Пипа оглушительно взвизгнула:
– Эй! Эта дура чуть не опрокинула стол! Я ошпарилась чаем!!!
Оба старших Дурнева разом повернулись и уставились на Таню. Пипа продолжала отвратительно визжать, голося, что ее надо срочно в больницу и что она не чувствует ног. Таня сидела как в тумане, не понимая, что случилось и почему все на нее смотрят. А потом вдруг ощутила, что сжимает руками столешницу. Так вот почему визжит Пипа – она, Таня, зачем-то схватилась за стол и, резко дернув его, ошпарила ее чаем!
Тетя Нинель яростно повернулась. Табуретка под ней – одна из новых, недавно купленных табуреток – оглушительно треснула.
– Не разозли ты меня, я бы ее не сломала! А ну марш одеваться и в школу!! – закричала она на Таню.
Девочка встала и, не понимая, отчего у нее так кружится голова, пошла в комнату. Она только что поняла, что все случилось в тот миг, когда дядя Герман упомянул о желтой старухе и ее словах: «Отдай мне то, что она прячет!»
В школу в этот день Таня отправилась одна. Пипа воспользовалась случаем, чтобы свалить все на ожог, и осталась дома смотреть телевизор.
– Мама! Папа! Из-за этой припадочной я не могу пойти на контрольную! Теперь у меня в четверти точно будет трояк! Это ей, этой идиотке, надо сказать спасибо! Из-за нее я плохо учусь! – вопила она, хотя Таня прекрасно знала, что Пипа видела контрольную в гробу в белых тапочках. К тому же чай вовсе не был таким уж горячим, и если надутая дочка дяди Германа и тети Нинели и обожглась, то только в своем воображении.
Но самое досадное, что и дядя Герман и тетя Нинель верили каждому слову своей дочурки.
– Ох, Пипочка, ну что же я могу сделать с этой уголовницей? Ты же знаешь, мы пока не можем отдать ее в детский дом, а в колонию до четырнадцати лет не берут! – причитала тетя Нинель, когда Таня, одетая в нелепую малиново-серую куртку, у которой вместо пуговиц было какое-то уродство – не то розочки, не то луковицы, – стояла в коридоре.
– Ерунда, – не выдержала Таня. – Если у нее и будет трояк, то лишь потому, что у нее пар в журнале больше, чем прыщей. Вы когда-нибудь видели человека, который «овощ» пишет не только с мягким знаком, но и в два слова?
– Не смей выступать! А как, по-твоему, он пишется, без мягкого знака, что ли? Все, сил моих больше нет! То ко мне прикатываются на прием какие-то грязные симулянты, прикидывающиеся инвалидами лишь на том основании, что у них нет рук и ног, то это маленькое чудовище... Не могу больше, ухожу... – простонал дядя Герман и, стиснув руками виски, отправился к себе в кабинет.
Тетя Нинель надвинулась на Таню, наклонилась к ней и, с ненавистью прожигая ее маленькими, утопавшими в толстых щеках глазками, зашипела как змея:
– Ты за это поплатишься! Поплатишься!
