гол. Некому было обосновать удержание Восточной Европы. Нечего было сказать гэкачепистам на своей пресс-конференции, ибо они понадеялись на танки. И были не только наивны, но и слепо-эгоистичны.
«Жалок тот, в ком совесть нечиста», – пушкинский приговор надо понимать шире, чем инвективу в адрес провинившегося властителя. Это приговор туркменбашизму – никчемной пошлости абсолютизма. Другое дело – Петр, хоть и отметившийся насилием, но движимый высшими задачами: «О мощный властелин судьбы!/ Не так ли ты над самой бездной/ На высоте, уздой железной/ Россию поднял на дыбы?».
Как ни полагайся на силу и дутые рейтинги, но если политик не задумывается о глобальном оправдании себя, о метафизике, о своей большой правде, о ценностях, итог такого политика печален.
Рай – это другие
Начнем с аксиомы. Без общего важного смысла Россия распадется. Без смысла России никак.
Важна начинка. Демократия – это процедура. И даже свобода экономических отношений или передвижения (менять валюту, пить саке, летать в Египет, то есть потребительский комфорт) – это не смысловая начинка.
Вместе с крахом советской системы произошло торжество радикального экзистенциализма. В алчной бездне утонули автор, предводитель, человек. Граждане, осиротевшие без патернализма, но по-прежнему вынужденные есть, спать, справлять нужду, то есть переживать экзистанс, начали оборачиваться волками-одиночками или волками, сбитыми в стаи. К 2000 году агония «совка» закончилась, и случились поминки. Заиграло радио «Ретро», был провозглашен курс на суверенность, постмодерн в литературе стал уступать натурализму. Воинствующий экзистенциализм словно бы сменила тоска по простому смыслу – ностальгия. Что ж, ностальгия – это приближение из области негатива к той нулевой отметке, после которой слезы просыхают и может начаться созидание нового субъекта.
Но почему-то идеологии все нет и нет. И не потому ли, что процесс абсурда не ограничивается пределами отдельно взятой страны?
Зажиточный Запад сохраняет политкорректный оптимизм дисциплинарного санатория, но Запад уже бесстрастен, и вера в правоту «демократических техник» медленно, но верно утекает из него, как песок. Нищий третий мир фанатично верует, «ибо абсурдно», и плещет огнем и кровью. Россия не верит, а надеется. Надеется поверить.
А «суверенная демократия» обещает оказаться нулевой идеологией, лукавым оксюмороном, доктриной теплохладности…
Надо, чтобы Россия поверила! Сделать ее для этого нищей, отгородив колючкой и выкосив несогласных? Не дай, Господи! Смириться с безверием и отдаваться комфортному потреблятству, почивая на нефтяной игле? А ведь не выйдет!
Не выйдет – Россия обречена искать смысл, больший, чем удачная сделка «Газпрома» или чарующее выступление Анастасии Мыскиной. Россия – суть правдоискательство. Чем стабильнее будет здесь ситуация, тем острее жажда подлинного смысла, освобождающего душу от терзаний.
