и она должна его нести. И ничто не может подвергнуть сомнениям ее роль или заставить ее пожелать для себя спасения ценой благополучия всего мира».
И он потребовал, чтобы она отправилась к своим родителям и отказалась от них, сказав: «У меня нет матери. И у меня нет отца. Я всего лишь Изменяющая Белого Пророка Хокина». А потом она должна была заявить: «Я возвращаю вам имя, которое вы мне дали. Теперь я больше не Редда, я Косоглазка, так назвал меня Хокин». Он выбрал ей это имя, потому что у нее один глаз всегда смотрел в сторону.
Она не хотела делать то, что он приказал. Она плакала, когда шла к своим родителям, плакала, когда произносила слова, и плакала по пути назад. Два дня и две ночи слезы текли из ее глаз, и он позволил ей эту скорбь. А потом Хокин сказал ей: «Косоглазка, осуши слезы».
И она повиновалась. Потому что таков был ее долг.
Когда до отъезда остается двенадцать дней, кажется, что времени для подготовки вполне достаточно. Даже за семь дней представляется, что можно все успеть. Но когда их всего пять, потом четыре и три, проходящие часы лопаются, точно мыльные пузыри, а дела, выглядевшие прежде легкими, становятся невероятно сложными. Я должен был упаковать все, что могло мне пригодиться в роли королевского убийцы, шпиона и мастера Скилла, но при этом так, чтобы казалось, будто я взял с собой только то, что необходимо простому стражнику. А еще мне предстояло попрощаться с друзьями – и я понимал, что это будет очень трудно.
Единственное, что меня радовало в нашем путешествии, так это то, что рано или поздно мы вернемся домой, в Баккип. Страх и беспокойство отнимают гораздо больше сил, чем тяжелый труд, а мои тревоги нарастали с каждым днем. За три ночи до отплытия я был едва жив от мучивших меня мыслей. Напряжение разбудило меня задолго до рассвета, и я понял, что больше уже не усну. Я сел на кровати. Угли в камине освещали лишь кочергу и совок, стоявшие сбоку от него. Постепенно мои глаза привыкли к сумраку комнаты без окон. Я прекрасно знал ее еще с тех времен, когда был учеником убийцы. Я тогда не думал, что когда-нибудь она станет моей. Я слез с кровати Чейда, не обращая внимания на скомканные простыни и распрощавшись с ее теплом.
Затем я развел в камине огонь и подбросил небольшое полено. Повесил над огнем котелок. Несколько минут я уговаривал себя приготовить чайник и заварить чай, но без особого успеха. Мне так и не удалось отдохнуть за ночь. Беспокойство мешало спать, а усталость – признать, что для меня начался новый день. По мере того как приближался день отплытия, неуютная, жалкая комната становилась все более родной и милой моему сердцу. Я зажег фитиль от огня в камине и поднес к свечам в канделябре, стоявшем на старом, покрытом шрамами столе. Стул, на который я с усталым стоном опустился, показался мне ледяным.
Потом, так и не сняв ночной рубашки, я уселся за стол и принялся изучать карты, которые собрал вчера вечером. Они все были с Внешних островов, но так сильно отличались друг от друга размерами и композицией, что я никак не мог понять, что их связывает. По довольно странной традиции
