Если история просочится в прессу, полетят головы.
– Надеюсь, я не слишком сильно приложил детектива-констебля? Он уже дал показания?
Софи перестала щелкать ножницами, заставила меня повернуть голову и лишь после этого ответила:
– Детектив-констебль очнулся и уверенно опознал в напавшем на него человеке Пьетро Моретти, художника клуба «Сирена».
– Как он объясняет свой визит в клуб?
– Никак. Уверяет, что сержант просто велел караулить в коридоре.
– Он не мог не слышать твоих криков!
– Не вертись! – одернула меня Софи.
Я не послушался и задал новый вопрос:
– Уже известно, как они попали внутрь?
– Якобы дверь была не была заперта.
– А сторож?
– Его убивать не собирались. Это вышло случайно, когда он попытался выставить их на улицу. Все списали на оказание сопротивления полицейским при исполнении служебных обязанностей. Расследования не будет.
– Чушь! – зло выругался я. – Что говорит их инспектор?
– Прекрати! – потребовала госпожа Робер. – Не стоит ворошить это дело! Этим и без нас есть кому заняться!
Я покривил уголок рта и перечить не стал. Заставил себя расслабиться и начал любоваться отражением подстригавшей меня женщины. Софи перехватила взгляд и заметила:
– Ты не кажешься особо расстроенным. Надоело возиться с красками?
– Вовсе нет.
Рисовать мне нравилось. Я немало преуспел в этом ремесле, пусть известным живописцем не тал бы даже при самой большой удаче. Для этого не хватало самой малости – вдохновения. Я мог подражать великим и копировать их стиль, но не более того.
– Что же тогда? – заинтересовалась Софи.
– Узнал о себе кое-что новое.
– В самом деле?
– Оказывается, я неплохо стреляю.
Госпожа Робер передернула плечами, словно отгоняя неприятное воспоминание, и начала выстригать затылок. Кожа там оказалась заметно светлее загорелой шеи, и это добавляло моему образу дополнительной убедительности, раз уж Жан-Пьер прибыл в столицу из колониальной Африки лишь пару месяцев назад.
Размеренно щелкали ножницы, состриженные волосы падали на пол и щекотали кожу. Когда на затылке открылась отметина старого ожога, Софи не выдержала и вздохнула.
– Пьетро! Тебе под силу стать самим совершенством, прекрасным, как античный Аполлон, к чему эти шрамы?
Я лишь неопределенно хмыкнул в ответ. Как обычному человеку не дано избавиться от пупка, так и ожоги в той или иной форме проявлялись в каждом из моих обличий. Они словно связывали меня с давно позабытой прошлой жизнью, но говорить об этом не хотелось.
Когда со стрижкой было покончено, я поднялся на ноги и произнес, намеренно грассируя «р»:
– Благодарю, мадам!
Софи сложила опасную бритву, которой подбривала мне шею, убрала ее на стол и от души рассмеялась.
