Гром, пальба, ужас – и смех и грех… Непотребную и неповторяемую ругань наполеоновских солдат я воспроизвести не берусь… Даже наши серые крестьяне возмущённо плюнули, покраснели и, неодобрительно покачивая бородами, отправились спать.
Конечно, война – не место для реверансов, но зачем же так ругаться при людях?! Мало ли кого накрыла собственная артиллерия, а ежели бы тут были женщины и дети? Русский гусар никогда себе такого не позволит! Я вот лично слышал, как именно выразился незабвенный Бурцов, когда его же кобыла наступила ему прямо на начищенный сапог… тоже эпитеты, знаете ли!.. Но так он ведь сообщил это исключительно ей одной на ухо… Общественная нравственность – не пострадала! Правда, лошадь окосела, кажется…
В ту ночь мы спали в лесу, не рассёдлывая коней своих, прямо на сырой земле, завернувшись в бурки и плащи. Без одеял, без подушек, без костров, намотав поводья на руку. Из хитрой предусмотрительности мы сначала зажгли огни в одном месте, а сами тут же перебежали на другое. Запалили костёр и там, а перейдя уже на третье, и повалились без огня. Много леса не сгорело, благо, как помнится, осень была сырая. Так и поступали десять ночей кряду, опасаясь, что неприятель отыщет наш притон. Но глупые французы ночью по лесам не шарили, боясь простуды, так что, божьими молитвами, никто нас не искал. Никому-то мы, бедные, не были нужны в этой глухой чащобе…
В начале сентября близ села Токарева разогнали мы шайку мародёров, нагло прикрывавшую целых две телеги подарков из самого Парижа, предназначенных лично императору. Как вы понимаете, сердца наши кипели возмущением при одной мысли о том, что бессовестные французы обосновываются на земле русской так, что уж и посылки с сувенирами себе возят. Того гляди, заведут регулярную почту, приведут в порядок дороги, начнут строить школы и больницы, а там и подавно дадут беспашпортный въезд в какую-нибудь Европу. Нет, господа хорошие, благодарим покорно! Мы – Россия, на всё свой путь и своя судьба. Не след нас общим аршином мерить, в нас верить надобно…
Пока крестьяне и казаки занимались разделением между собой военной добычи (креплёных вин, кружевного белья, лягушачьих лапок, шоколадных трюфелей и самоучителей любви по-французски), я с поручиком Бекетовым выступал перед старостами трёх близлежащих сёл с патриотической речью:
– Для начала предлагаю добровольно сдать все захваченные у неприятеля ружья, порох и боевые припасы. И неча на меня так смотреть! Знаю я вас: хлебом не корми, тока дай из-за околицы по проезжему из пушки пальнуть. А ну как то не французы будут, а, не дай бог, я?! Так что всё сдать от греха подальше! Ништо, с оглоблями перетопчетесь…
После долгих уговоров, взаимных упрёков и обид, битья шапкой о землю и клятв «да вот те крест!» нам нехотя вернули: два кремнёвых пистолета, один неисправный мушкет, три немецких штуцера, мортиру времён царя Иоанна и четыре полевых батареи в полном составе –
