на осле.
– Гм, возможно, ты прав, – согласился он. – Но, к сожалению, у меня пока нет осла. Да и хорошо бы я смотрелся верхом на осле!
– Уж не хуже, чем с мешком на спине! – буркнул я. – Уж коли вы кюре, то брали бы пример с Господа нашего Иисуса Христа.
– О чем ты, малыш?
– О том самом! На чем Он, по-вашему, въехал в святой град Иерусалим?
– Твоя правда, – согласился отец Беренжер. – А при нынешнем начинании уподобиться в этом Ему – пожалуй, было бы тем более кстати. – Произнес он это задумчиво и вполне серьезно, только вот чту он имел в виду – поди его пойми (потом уже приучил себя вдумываться в смысл его порой весьма туманных слов). – Однако, – продолжил он, – осла нет, вот в чем беда. Такова уж данность. Что скажешь, исходя из нее, мой друг?
– А то скажу, что осла, коли надобно, можно и взять.
– М-да, пожалуй, пожалуй… – Кюре достал кошелек. – И за сколько его, как ты думаешь, уступят?
Вопрос был не лишний. Жалованье у сельского кюре, всем известно, скромнее некуда – всего лишь 150 франков в год, а народ у нас тут скаредный и даже с простого священника каждый готов содрать столько, что, небось, и самому папе Римскому мало не покажется.
Однако, затевая разговор об осле, я, хотя и преследовал свою корысть, но вовсе не за счет кошелька нашего бедного кюре. В эту самую минуту мы как раз проходили мимо дома моей тетушки Катрин, женщины добрейшей и набожнейшей, и в хозяйстве у нее как раз имелся подходящий ослик. Корысть моя была даже двойной: во-первых, переложить мешок со своей спины на ослиную (для того ее и Господь создал), причем совершенно бесплатно – тетушка ни за что не станет брать денег с преподобного отца; во-вторых – не накормив обедом, хлебосольная тетушка ни в какую не выпустит из своего дома господина кюре, а уж заодно – и меня грешного (матушка-то, видно, решила, что с меня и повидла из чулана будет вполне довольно).
Я посоветовал отцу Беренжеру убрать его кошелек.
– Да так уступят, – заверил я его. – Как вы там в давешней проповеди говорили: “…дающему – да воздастся…” Как-то вы еще лучше сказали… Уступят, сами увидите, – с этими словами я открыл калитку.
Катары, тамплиеры, ослик Дуду и мой зубастик прадедушка Анри, который некогда сжег Москву
И сразу же донеслось из-за розовых кустов, росших перед домом:
– …Неприятель на левом фланге! Первая батарея, картечью заря-жай!.. Пли!
За сим не преминул последовать залп. Посыпалась на нас, правда не картечь, а сушеный горох, и громыхнуло отнюдь не из пушки, а из… как бы это попристойней-то выразиться… из другого, в общем, орудия. Ибо в кустах пряталась вовсе не батарея, а один-одиношенек мой столетний, выживший из ума, прости его, Господи, прадедушка Анри.
Мой прадедушка Анри пользовался едва ли не большей известностью в наших местах, чем даже отец Беренжер. И дело тут было не только в его сверхпочтенных летах, и не в том, что недавно
