со всеми его обитателями. То-то наши настоятельницы так переполошились.
– Так какое именно правило я нарушил, уважаемые мистрис?
Настоятельницы слаженно побледнели. Возразить было нечего.
– Но… э-э-э…
– Кстати, – мужчина повел носом, как большой пес, – а чем это, простите, здесь так… воняет?
И повернулся к нам. Я пожалела, что уселась со своим обедом за крайний стол. Лорд подозрительно осмотрел содержимое моей тарелки, отобрал у меня ложку, беззастенчиво помешал, наблюдая редкие всплывающие на поверхность куски, и недоуменно спросил:
– Что это?
– Похлебка, лорд Даррелл, – смиренно ответила я.
– Да? А из чего она?
– Э-э… из каши, лорд Даррелл!
– Из каши, вот как. А что еще у вас сегодня на обед?
– Еще? – искренне удивилась я. – Ах да. Еще хлеб, конечно!
– И как? Вкусно?
В моем животе красноречиво заурчало, я покраснела, с жадностью поглядывая в тарелку. Чего он привязался? Вкусно – невкусно… Какая разница, когда есть охота!
Мужчина покосился на мою краюху и выпрямился. Обернулся к настоятельницам. Лица его я не видела, но на мистрис оно, похоже, произвело неизгладимое впечатление.
– Авдотья! – заорала Гарпия. – Авдотья! Пойди сюда!
Бледная кухарка выскочила из своего угла, кося перепуганными глазами.
– Авдотья! Изволь объяснить, что ты сегодня приготовила на обед!
– Так все как вы всегда велите, мистрис Карислава! Все как велите! Вот хлебушек ржаной, с отрубями, чуть подплесневел, но вы же сами запретили лошадке-то, сказали, сгодится… И похлебочка вот с кашкой, кукурузная там, еще овсянки чуть, для сытости, и картоха, хоть вы и не велели, но больно девочки-то у нас тощие, уж простите дуру… не губите!
На лице ее застыло мученическое выражение и осознание собственного лихого бесчинства по добавлению в похлебку запрещенного картофеля.
Мистрис Карислава смотрела на кухарку с ненавистью, ее рука, привычно поигрывающая рукоятью хлыста, не сдержалась, замахнулась… и наткнулась на ладонь лорда Даррелла. То, что увидела в его лице Гарпия, заставило ее вздрогнуть и сжаться, как мыши перед тигром.
– Только в скудости дух послушниц обретает чистоту и силу! – прошипела Гарпия.
– Прошу за мной, – очень спокойно сказал мужчина, опуская руку. Так спокойно, что мистрис Бронегода собралась лишиться чувств. И пошел к выходу, бросив нам через плечо: – Не расходиться.
Мы и не расходились. Застыли как изваяния на своих лавках, даже дышать боялись. Младшие девочки тоненько сопели носиками, не понимая, что происходит, и собираясь заплакать. И страшась, что их за это накажут. Авдотья наливалась краской в углу и нервно теребила свой фартук.
Я еще немножко подождала и, воровато оглянувшись, окунула ложку в похлебку. И вздохнула. Остыть успела, вот жалость.
