ь лобстеров? Они выглядели такими печальными: взбирались друг другу на спины, шевелили усиками, их клешни были стянуты резинками.
– Хочешь купить одного?
Прежде чем Голубоглазый заговорил, я увидела его отражение в стекле. Большие голубые глаза. Цвета голубики. Нет, светлее. Цвета океана. Нет, не такие зеленые. Насыщеннее, чем самый голубой из моих карандашей.
Трубочка, прижатая к горлышку бутылки с «Ю-ху», выскользнула из моих губ.
– Ну что, покупаешь? – снова заговорил мальчик. Я отрицательно помотала головой. Он поправил свои очки, и они переместились с кончика носа на усыпанные золотистыми веснушками щеки. Грязный воротничок рубашки сдвинулся набок, и показалось столь же веснушчатое плечо. Мальчик поморщился от долетевшего до него вонючего запаха рыбы и тины.
– Ты знаешь, что самые древние ископаемые лобстеры относятся к меловому периоду? – спросил он. Я опять отрицательно помотала головой – надо будет узнать у папы, что такое меловой период, – и сделала долгий, заткнувший мне рот, глоток молока.
Голубоглазый почему-то пялился на меня, а не на лобстера.
– Animalia Anthropoda Malacostraca Decapoda Nephropidae.
На последнем слове он слегка запнулся, но это не имело никакого значения, потому что я все равно ничего не поняла.
– Люблю латинские названия животных и растений, – пояснил мальчик.
– Понятия не имею, о чем ты, – ответила я.
Он снова поправил очки и сказал:
– Plantae Sapindales Rutaceae Citrus.
– А это что значит? – поинтересовалась я.
– Ты пахнешь лимонами.
Я возликовала – ведь он сказал: «Ты пахнешь лимонами», а не «У тебя красные волосы».
Я знала, что у меня красные волосы. Их трудно не заметить. Но даже не догадывалась, что, оказывается, пахну фруктами.
– А ты пахнешь рыбой, – съязвила я.
Он понурился, щеки, на которых красовались веснушки, вспыхнули:
– Знаю, – тихо произнес мальчик.
Я попыталась отыскать глазами маму. Она по-прежнему стояла в очереди к прилавку, и было незаметно, чтоб она жаждала моего общества. Я взяла Голубоглазого за руку. Он подпрыгнул на месте от испуга и посмотрел на наши сцепленные руки, будто случилось что-то волшебное и одновременно опасное.
– Давай дружить, – сказала я.
Мальчик посмотрел на меня и снова водрузил очки на переносицу.
– Давай.
– Хочешь «Ю-ху»? – С этими словами я протянула ему бутылку.
– Что это такое? – спросил он с опаской.
Я поднесла бутылку чуть ближе к его лицу на случай, если Голубоглазый совсем плохо видит. Он взял ее и изучил соломинку.
– Мама не разрешает мне пить после кого-то. Говорит, это негигиенично.
– Но оно же шоколадное, – возразила я.
Мальчик неуверенно посмотрел на бутылку, затем все же сделал символический глоток и вернул мне.
А затем, вроде даже не шевельнувшись, молча, но вполне определенно наклонился вперед, чтобы сделать еще один.
Как впоследствии обнаружилось, Голубоглазый знал не только латинские названия растений и животных. Он знал все. Знал, что почем в магазине. Сколько стоят все лобстеры из аквариума (сто один доллар, шестьдесят восемь центов, без учета налога с продаж). Знал имена и фамилии всех президентов и кто за кем управлял страной. Знал римских императоров, и это впечатлило меня еще больше. Ему было известно, что окружность Земли равняется сорока тысячам километров и что только самец кардинала ярко-красный, а самка нет.
А еще он знал слова.
Абсолютно все.
Такие, как дактилион, и бронтид, и петрикор. Слова, значение которых моментально улетучивались из моей памяти.
Я не понимала большей части того, что он говорил, но мне было все равно. Голубоглазый был моим первым настоящим другом.
И еще – мне нравилось держаться с ним за руки.
– Почему ты пахнешь рыбой? – спросила я. Разговаривая, мы медленно, большими кругами, ходили по центральному проходу.
– Я был в пруду.
– Зачем? – продолжила я свой допрос.
– Меня туда бросили.
– Как это? – удивилась я.
Он пожал плечами и наклонился, чтобы почесать ноги, заклеенные полосками пластыря.
– Почему ты весь израненный?
– Animalia
