графиня Витте и многие другие. На все это я выражал удивление и поддакивал. Даманский держал все время портфель в руках и доказывал мне, что никакого значения это дело не имеет и не стоит его смотреть. Расписывая далее добродетели старца, Даманский выражал негодование на все сплетни и клевету, которые распускаются всюду про него:
– Говорят, что он хлыст, развратник, и даже дошли до того, что будто бы императрица Александра Федоровна живет с ним…
Здесь я ударил кулаком по столу, встал во весь рост, сбросил наивный вид, сделал свирепое лицо и закричал так, чтобы рядом было слышно:
– Вы, милостивый государь, с ума сошли! Как вы смеете говорить при мне подобную гнусность? Вы забываете, про кого и кому вы это говорите!.. Я вас слушать не желаю.
Мой гнев для него был так неожидан, что он побледнел, согнул спину и стал извиняться. Его грязная цель понятна: он вообразил, что одурачил меня, хотел вызвать меня на скользкий путь сплетен, услышать от меня какие-нибудь сальные подробности и передать кому следует. Он был уверен, что я, удовольствуясь его объяснениями, дела совсем не возьму, и был поражен, когда я решительным жестом взял папку у него из рук, запер в стол и положил ключ в карман со словами:
– По приказанию государя императора я подробно ознакомлюсь с этим делом и вас извещу.
Получив нужные документы, я немедленно засадил всю канцелярию, всех присяжных переписчиц за копирование дела в полном его объеме, и вместе с начальником думской канцелярии Я. В. Глинкой мы составили план работ по столь щекотливому делу. На другой же день Даманский по телефону потребовал от меня частной беседы у меня на квартире. Я сразу понял, что здесь готовится подвох, и ответил ему, что в служебных делах я не признаю частных бесед и прошу его пожаловать в три часа в мой кабинет – в Думу – и сразу же повесил трубку во избежание ненужных объяснений.
Когда я приехал в Думу, то Даманский был уже там, но, к моему немалому удивлению, его сопровождал протоиерей Александр Васильев, законоучитель царских детей. Такое появление отца протоиерея меня немало удивило и, догадываясь, что на меня готовится какой-то натиск, я решил разъединить их. Я рассадил их по разным кабинетам.
Первая моя беседа была с Даманским, который заявил мне, что он имеет поручение получить обратно все дело о Распутине. Я выразил удивление такому требованию и сказал, что раз состоялось высочайшее повеление по данному делу, то оно может быть отменено только таким же путем – высочайшим повелением или словесно переданным через генерал-адъютанта или статс-секретаря или же письменным повелением. Тогда Даманский, несколько волнуясь, путаясь и понизив голос, стал мне объяснять, что высочайшего повеления он не имеет, но что этого требует одно очень высокопоставленное лицо.
– Кто же это? Саблер? – спросил я.
– Нет, повыше, – махнув рукой, ответил Даманский.
– Да кто же? – сказал я, делая
