мне.В этом отрывке из стихотворения «Русский шансон» («Новый мир», 2011, № 1) эпитеты почти в каждой строке – и, увы, тоже несколько старые и измятые. Даже «каплющий сумрак» не особенно нов: лет десять назад встречал его у Геннадия Каневского (где, кстати, описывалась и сходная ситуация утреннего расставания):
Она ни строчки не прочтёт из тех стихов, что он
под утро
Напишет, обмакнув перо в дождливый, каплющий
рассвет,
И на спине его – крыло нащупав, просто и немудро
Хихикнет, а потом, поняв, прижмёт к груди
и крикнет: «Нет!»…
Не хотелось бы, чтобы этот очерк был воспринят как призыв отказаться от использования эпитета. Речь лишь о пересмотре места эпитета, в как можно большем снятии с него функции украшать (освежать, расцвечивать…) стих. Я сознательно озаглавил эту часть «От эпитета – к слову» – аналогично главке «От рифмы – к слову» прошлого очерка, где брал на себя смелость утверждать, что традиционный – функциональный – взгляд на рифму как на то, что служит связыванию, благозвучию, уже не работает, и поэтому необходимо возвращение рифме качества слова-самого-по-себе.
Аналогичное могу сказать и в отношении эпитета. Отказаться от взгляда на эпитет как служебное, дополняющее, «косметическое» средство. Уже и так почти исчезло рифмование эпитетов, вроде «далекий – одинокий». С освобождением просодии становится очевидней та функция заполнения, «заливки», которую эпитет часто выполнял в жестко метризованном стихе. Так же как и современная рифма, которая в идеале – рифма незаметная, «бедная», не выделяющаяся как слово по сравнению с остальными словами в стихотворении, можно говорить и о «бедном» эпитете – когда в качестве эпитета может «работать» даже обычное определительное прилагательное[31]. Как, например, в стихотворении «Детство» Дмитрия Григорьева («Северная Аврора», 2011, № 13):
У тебя будет плюшевый кот, у меня пушистый
медведь
да селезень цветной – ему далеко лететь,
а медведю сквозь чащу идти, опилки на землю
ронять,
по этим опилкам ты сможешь найти меня,
если я потеряюсь средь тёмных лесов и болот,
и селезень в клюве пластмассовом душу мою унесёт…
Остраненные взглядом ребенка, эти обычные прилагательные обретают изначальный, мифологический, «космический» смысл. «Темный лес» становится действительно темным и страшным, а простое определение «пластмассовый» в отношении клюва игрушечного селезня здесь уместнее многих «художественных» эпитетов.
Возможности для развития современного эпитета сохраняют отглагольные прилагательные и причастия. Например, у Алексея Сомова («Урал», 2011, № 6):
я хочу от русского языка
ровно того же самого
чего хочет пластун от добытого языка
связанного дрожащего ссаного
замерзает не долетев до земли плевок
а я ж тебя паскуда всю ночь на себе волок…
Эпитеты бедны, прозаичны
У Квятковского: эпитет «это прилагательное, но не определительное, а художественное, образное». См.:
