чем в тех двоих. Каждый из нас владеет ружьем в совершенстве, но не применяет его где попало – а только в крайнем случае. Одним словом, я повстречал давно потерянных братьев и много дней ходил счастливый».
Елена (продолжение)
У каждого человека – даже у святого – есть в душе и в жизни некое темное пятно, отмыть которое становится, пожалуй, единственным смыслом всех благих дел, совершаемых им в процессе жизни. Нет, конечно, есть и добрые люди, искренне желающие блага окружающим и сеющие добрые дела на всем своем пути следования по земле. Но в основном всю свою жизнь мы либо кому-то что-то доказываем, либо стараемся очиститься от чего-то дурного. Полбеды, если дурное это наказывается по людскому закону – отдал долг и свободен. Хуже, если на этой земле кары тебе не сыскать. Тогда намного страшнее, ведь никто не знает, какую кару наложит на тебя Создатель. Но, несмотря на это, грешник больше всего боится не Бога…
Могу ли я сказать, чтобы мой супруг, Георгий Черный был добрым человеком? Нет. Будь он добрым в известном всем смысле этого слова, он не добился бы для сербов того, чего добился. Конечно, именно любовь и доброта к своему народу сделала его любимым вождем, но временами мне казалось, что во имя этого народа он готов был убить добрую его половину.
Убийство отца было первым из доказательств моих слов. После уже говорил он мне, что будто бы не спасая себя ради себя он убил своего уважаемого всеми пращура, а спасая себя ради всех. В такие минуты я глядела ему в глаза и не видела в них лжи; нет, он не лгал. Он правда верил в это и никаким злом бы не погнушался, если бы уверовал в то, что оно нужно для Сербии.
Но все же его это тяготило – война не до конца искоренила в нем все человеческое. Я видела, как бледнеет его лицо, когда за столом говорят о родителях и детях, когда поминают его отца. Желваки играли на скулах, а кулаки сжимались, становясь похожими на булыжники. Так продолжалось все годы его правления, пока в один из дней я не посоветовала ему просто сходить в церковь и покаяться. По глазам его было видно, что мысль ему не очень понравилась, но изнутри он загорелся чем-то своим, только ему одному понятным.
Утром, в церкви на службе он попросил у отца Анфима слова и стал перед аналоем.
– Братья сербы! Я хочу попросить у вас прощения за ужасный и жестокий поступок, что совершил давным-давно, но о котором не забывал ни секунды своей жизни, и вы – я уверен – тоже помнили о нем. Убийство моего отца тяжким грузом легло на мои плечи и на ваши тоже. Ведь именно меня выбрали вы своим вождем. Коль скоро не принес я вины своей за этот мерзкий поступок, значит каждый из вас будет вправе считать себя убить своего отца и свою мать. И не оправдывает меня то, что сделал я это, спасаясь от каторги и смерти. Все эти годы ни один из вас не упрекнул меня в содеянном, не вспомнил об этом. Но сам я без устали упрекал себя и проклинал, надеясь
