скорой, когда ребенку было уже два месяца. Врач, принявшая нас, была в шоке: 14 бесполезных рентгенов – и ни одного бакпосева! А я тем временем угасала вместе с ребенком: у меня начался тяжеленный мастит, температура дошла до сорока градусов, меня трясло от грудной лихорадки и я практически теряла сознание…Когда мне стало совсем плохо, заведующая отделением сказала моей маме и мужу, что тут уже вопрос стоит так: «либо мы кого – то одного из них потеряем, либо сразу их двоих…» Меня надо было срочно забирать из больницы и лечить – я была на грани смерти. Меня полуживую отвезли домой, а мама осталась с малышом. Димочке становилось все хуже и хуже: у него начал развиваться язвенный атерокоит, и весь его кишечник был в язвах, но самое страшное – мы не могли достать гаммоглабулин. Это были времена тотального дефицита всего и во всем, включая лекарства, так что Институт крови этот препарат не продавал – по страшному блату мне продали всего две ампулы. А для спасения малыша нам нужно было не две, а двадцать две таких ампулы, и своевременно…
Мы его потеряли. … Это был такой шок и такая трагедия, что я практически ничего не помню с того страшного дня, а вот моя мама до сих пор рыдает, стоит только об этом заговорить….У меня совершенный провал памяти и о его похоронах, помню только, что подхоранивали мы Димочку на Байковом кладбище – к дедушке Мане. Я была в полном стопоре и не могла плакать от сильнейшего горлового спазма, зато до сих пор помню, как страшно кричала моя мама, как рыдали мой папа и дед Сеня, а мне постоянно вливали какие – то капли. Думаю, что мои родные смотрели на меня и боялись, что я сейчас уйду вслед за сыном…. Более черного периода в моей жизни не было и, я надеюсь, никогда не будет: после смерти Димочки началась одна сплошная темная полоса, похожая на борьбу между жизнью и смертью . Малыш умер 16 мая, 17 мая – на папин день рождения – мы его похоронили, а 18 мая в той же злополучной больнице мне резали грудь: гной дошел до глубины ребер… Как минимум, я на год выпала из жизни: я не могла ни с кем общаться, ничего не хотела, и целый год так болела, что постоянно висела на волоске. Естественно, я ушла и с работы, и с института, поскольку полностью потеряла вкус к жизни, а болезни повалились на меня, как снежный ком. Помню, как на следующий месяц после похорон малыша меня обобрала цыганка в очереди за помидорами, включив свой гипноз и воспользовавшись моим обесточенным состоянием. Посмотрела она на меня пристально и говорит: «Вижу, потеряла ты очень близкого и кровного человека, но я знаю, как помочь твоей беде!» Конечно, я – в слезы, а она меня тут же под белы рученьки и в сторонку отвела, где и развела по полной программе своего цыганского гипноза. Я как зомби сняла с себя золотые сережки, которые она быстро завернула в газетку, дунула-плюнула и была такова, а я очнулась ни с чем. Но дело не в потере драгоценностей. От пережитого стресса я потеряла сознание, при падении порвала связки на ноге и потом долго не могла ходить. Этот чудовищный год завершился крупозным воспалением легких, причем, с поражением всех долей и с сильнейшим
