Калон с той весомой простотой, которая сама по себе оправдывала его. – Она мне говорила, что напишет сегодня утром, да я и сам видел ее, когда поднимался на лифте к себе.
– Дверь была открыта? – спросил священник, глядя на уголок ковра.
– Да, – спокойно ответил Калон.
– Так ее и не закрыли… – сказал отец Браун, прилежно изучая ковер.
– Вот какая-то бумажка, – проговорила непонятным тоном мрачная Джоан Стэси. Она прошла к столу сестры и взяла листок голубой бумаги. Брезгливая ее улыбка совсем не подходила к случаю, и Фламбо нахмурился, взглянув на нее.
Пророк стоял в стороне с тем царственным безразличием, которое его всегда выручало. Бумагу взял Фламбо и стал ее читать, все больше удивляясь. Поначалу было написано как надо, но после слов «отдаю и завещаю все, чем владею в день смерти» буквы внезапно сменялись царапинами, а подписи вообще не было. Фламбо в полном изумлении протянул это другу, тот посмотрел и молча передал служителю солнца.
Секунды не прошло, как жрец, взвихрив белые одежды, двумя прыжками подскочил к Джоан Стэси. Синие его глаза вылезли из орбит.
– Что это за шутки? – орал он. – Полина больше написала!
Страшно было слышать его новый, по-американски резкий говор. И величие, и велеречивость упали с него, как плащ.
– На столе ничего другого нет, – сказала Джоан и все с той же благосклонно-язвительной улыбкой прямо посмотрела на него.
Он разразился мерзкой, немыслимой бранью. Страшно и стыдно было видеть, как упала с него маска, словно отвалилось лицо.
– Эй, вы! – заорал он, отбранившись. – Может, я и мошенник, а вы – убийца! Вот вам и разгадка, без всяких этих левитаций! Девочка писала завещание… оставляла все мне… эта мерзавка вошла… вырвала перо… потащила ее к колодцу и столкнула! Да, без наручников не обойдемся!
– Как вы справедливо заметили, – с недобрым спокойствием произнесла мисс Джоан, – ваш клерк – человек честный и верит в присягу. Он скажет в любом суде, что я приводила в порядок бумаги за пять минут до смерти сестры и через пять минут после ее смерти. Мистер Фламбо тоже скажет, что застал меня там, у вас.
Все помолчали.
– Значит, Полина была одна! – воскликнул Фламбо. – Она покончила с собой!
– Она была одна, – сказал отец Браун, – но с собой не покончила.
– Как же она умерла? – нетерпеливо спросил Фламбо.
– Ее убили.
– Так она же была одна! – возразил сыщик.
– Ее убили, когда она была одна, – ответил священник.
Все глядели на него, но он сидел так же тихо, отрешенно, и круглое лицо его хмурилось, словно он горевал о ком-то или за кого-то стыдился. Голос его был ровен и печален.
Калон снова выругался.
– Нет, вы скажите, – крикнул он, – когда придут за этой кровожадной гадиной? Убила
