и тебе, князь, должно быть это знакомо. Ведь я родом тверич и твоя матушка, великая княгиня, тверичанка. Значит, и у тебя кровь не токмо московита, но и тверича. Так вот тверичей козлятниками прозвали потому, как Тверь козами славна была и мужики тверские на козьем молоке погрозней московитов были. Вот разве Калита когда-то Тверь пожёг и хитростью Москву возвысил…
– Будет тебе, боярин Холмский. Это в тебе гордыня взыграла…
В Рязани санный поезд передохнул, ездовые коней проверили: путь-то дальний предстоял, а впереди городки сторожевые редки. Великий князь наказывал старшему охраны боярину Родиону, чтоб зорче в дороге за поездом доглядывали: в степи всякие разбойные отряды гуляют, если не татары, то казаки днепровские.
Подозвал князь Иван Саньку, сказал:
– По весне на Москве встретимся. Погоняли мы с тобой голубей, и нет тех дней более. Иные заботы у нас ноне и судьбы. Кануло прошлое…
Въехал князь Иван на пригорочек, долго глядел вслед отъезжавшему поезду. И пока не скрылись в снежной степи последние конные, сидел в седле недвижимо. Наконец поправил рукавицы, тронул коня. Кинул Холмскому:
– Пора и нам в Москву ворочаться.
Всё шло как нельзя лучше. Давно ушёл в Крым санный поезд. Месяц минул. Ждали первого тепла, но морозы ещё держались и сухой снег с грохотом обрушивался со звонниц и теремов, стен и башен Кремля.
Узкие дворцовые оконца хрустально отливали италийскими стекольцами. Во дворцовых покоях тишина, редкие голоса, скрип половиц под чьими-то шагами.
Смеркалось. Иван Молодой ожидал возвращения отца-государя с великой княгиней. На прошлой неделе он повёз её на богомолье. Всё надеялся, что святая молитва облегчит её болезнь.
Услышав топот копыт, конское ржание, окрики дворян и перестук барок, Иван подхватился, кинулся навстречу. Боярыня Меланья с постельничими уже вела великую княгиню на её половину, а отец, широко шагая, направился в свою опочивальню. Вскорости, переодевшись в зелёный парчовый халат, он вошёл в горницу к сыну.
– К матери не ходи, умаялась она в дороге. – Сурово сдвинув брови, сел в кресло. – Неисповедимы пути твои, Господи.
Вошли слуги, зажгли свечи. Воск, оплавляясь, стекал в серебряные плошки. Иван Третий, положив ладонь на бороду, заметил:
– Подобно свече оплавляющейся, жизнь её уходит. – Вздохнул. – Велел нарядить бояр в Суздаль, лекарь там, сказывают, проживает, сглаз лечит.
Чуть повременив, спросил:
– Ты, Иван, у старой великой княгини был?
Князь Иван кивнул. Государь этим довольствовался. И без того знал, что мать, вдовствующая княгиня, тверскую невестку не любит и подчас этого не скрывает.
Чуть погодя Иван Васильевич о другом речь повёл:
– В пути о многом передумал. Со всех княжеств, по всей земле русской дань собираем по крохам, а увозим пригоршнями. Татарам платим. Почто? Крымцам платим, дабы землю нашу не разоряли, покуда в слабости мы… Однако ныне я о твоей поездке хочу поговорить. О Новгороде. Не того я ждал от новгородцев.
