пива, заедали его свежей копченой свининой. В Пошехонье на сырном заводе угостили ложечкой закваса с бактериями – очень полезная штука, этой ложечки хватает на бочку сырной массы. Об этом Грибов написал в «Правду», когда был там спецкором. Прочитал министр пищевой промышленности, позвонил ему и сказал: приезжайте на любой завод выбирать любой сыр.
Голова шла у меня кругом от этого гастрономического клубления и винных паров, пока вдруг не отрезвел от мысли: чем-то важным, видимо, приходится человеку платить за искус подобных маленьких праздничков, которые остаются в памяти разве что забавами, когда нас постигают утраты.
ЕГОР ИСАЕВ. Прихожу домой, жена говорит: «Звонил Егор Исаев, приглашает на свой юбилей. Сказал, что не представляет его без тебя». Знаю Исаева с конца пятидесятых годов, когда он еще работал в отделе поэзии издательства «Советский писатель», читал на ходу отрывки из своей поэмы «Суд памяти», которую долго писал. Мне нравились в ней стихи о нашей планете – Земле, несущейся в мировом пространстве, увиденной как бы с космической высоты. Меня всегда восхищало его устное словотворчество, неиссякаемость образного словоизвержения, выступал ли он с трибуны, на эстраде или же импровизировал в разговоре. Мне даже кажется, что он не говорит, а именно импровизирует, кто бы ни был перед ним и о чем бы ни шла речь. Иногда так увлекается, что даже как бы и не воспринимает слушателя. В таком положении однажды оказался я. Еще недавно выходила «Библиотека российской классики» (ныне деятельность этого уникального по размаху издания приостановлена из-за финансовых трудностей). Председатель редакционного совета этого издания – Егор Александрович Исаев, в числе других членов совета – и я. С выходом первых томов в 1994 году была устроена «шикарная» презентация в гостинице «Космос» около станции метро «ВДНХ». И вот поздно ночью, в ожидании машины, чтобы отправиться домой, мы сидим с Егором одни за столом, в огромном зале – и еще только несколько человек неподалеку. Поднимается Егор с места, с бокалом в руке, обводит отсутствующим взглядом стол и громко обращается к пустым стульям: «Товарищи! Сегодня мы много говорили о великой русской литературе. Это литература…» Мне жутковато стало. Около трех часов ночи, все товарищи и господа давно разъехались, одни мы за столом в огромном, почти безлюдном зале… Но вскоре, сидя в машине, Егор Александрович был уже самим собой, щедро, красочно философствуя, бодря шофера энергичными присказками, оставляя нам заряд своего красноречия и на обратный путь – от Переделкина ко мне на Юго-Запад.
Но вернусь к его юбилею, в мае 2001 года. Был он сперва в Государственной думе – куда пускали по спискам, а потом на окраине Москвы – в поселке Сходня, в Российской Международной академии туризма, где его щедро одарили и морально и материально. На банкете по его просьбе я должен был выступить в числе первых. И вот он, сам объявляя о моем выступлении, начал негодовать на тех, кто «преследовал Лобанова» за его статью «Освобождение». Было как-то трогательно слышать это: м
