повторил Петр и… заторопился уходить, пояснив, что лучше им потолковать обо всем как следует попозже, после очередного медицинского обследования. И он, заговорщически приложив палец к губам, торопливо удалился.
Обследование заключалось в стандартной процедуре смены повязок, но говор у сестры милосердия оказался каким-то неправильным.
– Шибко болит али как? Тута не дергает, не можжит? А здеся? А ежели надавлю, чуется?
Порою же она и вовсе употребляла столь архаичные выражения, что Улан понимал их с трудом.
Кстати, бинтов у девушки не было. Так, тряпочки. Правда чистые, пусть и не белые. Таблетки у нее тоже отсутствовали. Во всяком случае, Улана ими попотчевать она не сподобилась. Да и к элементарным требованием гигиены, судя по посуде для отваров – глиняным закопченным горшкам – она относилась спустя рукава.
Сами настои, коими она принялась потчевать раненого, оказались не очень-то приятными на вкус – горьковатыми, неприятно пахнущими, но Улан не перечил и послушно их выпил. Зато еда, которой его накормили, оказалась весьма и весьма. Томимый лютым голодом, он с огромным аппетитом слопал и пару ломтей душистого теплого хлеба, не иначе как свежего завоза, выхлебал чашку наваристого бульона и просительно уставился на девушку.
– Будя, – проворчала она. – По первости много нельзя – брюхо вспучит.
Настаивать на добавке больной не стал – медицине виднее. Поблагодарил и все. Но его глаза смотрели на нее столь выразительно, что она сама сжалилась, отломила кусок от краюхи хлеба и сунула ему.
– На-ка, пощипывай помалу, ежели невтерпеж станет, – и, стоя подле двери, неожиданно осведомилась. – А ты и вправду не татарин?
Улан опешил. То Петр, теперь деваха. С чего это у них всех такой бзик? Но ответил вежливо:
– Я – калмык.
Лицо девушки как-то просветлело, она улыбнулась и почти весело заявила:
– Ладноть, вечером, так и быть, поболе ушицы налью.
«А если б я татарином был, не налила?» – не понял Улан, но уточнять не стал. Подумать о прочих странностях у него тоже не вышло – быстро сморило, и проснулся он только заслышав скрип открывшейся двери. Улан открыл глаза и увидел на пороге Петра.
Только теперь Улан обратил внимание на то, что выглядела не совсем обычно не только одежда его друга, но и он сам. Во всяком случае Улан никогда еще не видел Петра столь серьезным, озабоченным и… слегка смущенным. Даже обычной ироничной усмешки на губах не наблюдалось. С чего бы?
Имелись настораживающие нюансы и в их разговоре. Нет, поначалу все было в порядке – Сангре вновь засыпал Улана вопросами о самочувствии, но едва их запас кончился, как он замялся и, после паузы, явно не зная, что сказать, поинтересовался:
– Как тебе мой прикид? – и он, гордо подбоченившись, одернул на себе потрепанную безрукавку.
– Круто, – оценил Улан. – Судя по всему, раритет.
– Точно, – весело заулыбался Петр. – Лапсердак «а-ля Глеб Жеглов». Отстоял длиннющую очередь на распродаже вещдоков
