можно сказать, не играли. У Владимира это был третий брак – и свадьба ему была не нужна. Вика тоже совсем не хотела выступать в роли «рыжего на арене». Вика не стала рассказывать дома про третий брак своего суженого: она знала, что произнесут на это родители, не рассказала она им и про его ребёнка. Расписались – и пообедали в узком семейном кругу у Натальи Ивановны дома.
У Владимира была бабушкина однокомнатная квартира, которую Наталья Ивановна сдавала то ли из-за денег, то ли не желая, чтобы дети жили там холостяцкой жизнью. В ней и решили поселиться молодожёны. Квартира была в рабочем районе города, из которого до центра надо было добираться с пересадкой как минимум часа полтора. Вике очень не хотелось ехать в этот район – и она даже думала о том, не предложить ли Владимиру жить у них, но её внутренний голос говорил, что это будет тяжело для всех и жизнь не сложится. Она была домашней девочкой, но ей хотелось почувствовать свободу от родительской зависимости и пожить настоящей взрослой жизнью.
Привыкала Вика к чужому дому тяжело. Всё время хотелось домой к маме с папой. Она почти каждый день заезжала к ним после работы. Рассказывала все новости, пока мама разогревала для неё еду, ужинала и уезжала в своё новое жильё, к которому она никак не могла притерпеться.
Квартира была малометражной, построенной условно осуждёнными, тесной и захламлённой. В комнате пять дверей: одна выходила прямо в крошечную четырёхметровую кухню, две другие – в коридор (говорят, что вторая дверь в коридор была сделана в поздних проектах жилья специально для покойников, а первоначальный проект имел только одну дверь, но чтобы вынести гроб, его приходилось ставить почти на попа), четвёртая вела в кладовку, а пятая – на балкон. Балкон выходил во двор, так густо засаженный деревьями, что Вике казалось, что она живёт на даче.
У них с мужем теперь был один общий шкаф для одежды и один письменный стол на двоих.
Владимиру пришлось освободить три ящика стола для неё. Она хотела привезти стол из дома, но ставить его было некуда. Она так и сказала ему: «Придётся тебе освободить для меня половину стола». Освобождал стол он с раздражением, неохотно, перекладывал свои инструменты: старый фотоаппарат, бинокль, альбомы с фотографиями – в посылочные ящики из фанеры. Ничего не убиралось. Он снова всё вытаскивал прямо на пол и опять запихивал. Поставил ящики под столом к батарее: один на другой.
Его бесило то, что Вика не только работала за его столом, но и постоянно превращала его в туалетный столик, сидела за ним и наводила марафет. На нём вечно валялись её крем, помада и тени. Она частенько ставила на него пузырёк с жидкостью для рук, что в те годы продавали в аптеке, – и глицерин, смешанный с нашатырём, стекал по гладким бокам пузырька, оставляя на столе мокрое маслянистое пятно, резкий запах которого возвращал его с небес к действительности. Он стал стелить на стол газету, чтобы предохранить свои бумаги от жирных пятен. Вику это злило – и она сдёргивала газету со стола, комкала её, пачкая намазанные
