как женщины в его лаборатории, приглушив голоса, бурно обсуждали новость про дочку директора, ужаснулся. Живо представил Вику с изрезанными руками и шилом в сантиметре от сердца.
Эта картина всё время стояла перед глазами, не давая работать. Вика не появлялась в отделе три месяца, её навещали девочки из её лаборатории, и каждый раз после их визита он настраивал уши локатором на слабые сигналы, несущие информацию о Вике.
Вика появилась только осенью. Худенькая, похожая на полупрозрачную моль, порхающую под хлопки в полутёмной прихожей. Она ни о чём не рассказывала, и спрашивать её стеснялись. Ушла с головой в работу.
Он думал, как подкатиться к Вике, не вызвав пересудов.
Вика часто задерживалась допоздна: у неё были какие-то эксперименты. Глеб тоже решил продлить себе рабочий день. Слонялся по комнате, подкарауливал, когда Вика отправится домой, выглядывая в коридор, проходил взад-вперёд мимо её лаборатории, заглядывая в полуоткрытую в комнату дверь, два раза зашёл: один раз попросил парафин, в другой – реактив. Оба раза неловко хохмил и что-то рассказывал из своей студенческой жизни. Как только она отправилась к лифту, кинулся за ней. Хотел пойти её проводить и предложить погулять по откосу, но, спустившись вниз, увидел, что её ждёт отец. Вика села в чёрную машину отца – и они уехали, оставив Глеба наблюдать за их отъездом в стеклянном фойе института.
На следующий день Вика снова сидела в лаборатории допоздна. Глеб решил, что он продолжит хождение в гости. Но девушка прибежала сама с просьбой помочь ей заменить картридж у самописца: ей срочно надо записать данные, а чернила кончились, инженерная служба – давно дома. Он посмотрел на тоненькие Викины руки, перепачканные красной краской, – и перед глазами встала картина Викиных рук, изрезанных разбитым стеклом. Красные чернила на тонких пальчиках и почти детской ладошке казались ему капельками крови.
Нежно поцеловал тыльную сторону ладони. Пробежал губами по шёлковой коже, резко пахнущей каким-то специфическим реактивом. Перевернул ладошку внутренней стороной – по руке бежали красные тоненькие ручейки линий. Самым широким ручьём текла линия ума. Линия жизни была прерывистой и не очень длинной. Венерин бугор краснел большой полянкой с распустившимися маками. Руки первоклассницы-замарашки, перемазанные чернилами и фломастерами.
Картридж был заполнен, самописец писал кривые, напоминающие кардиограмму неровно бьющегося сердца. Он сидел в кресле, расположившись около приборов, и смотрел на пульсирующую синусоиду, рисуемую на миллиметровом листе бумаги, думая о том, что вот так, наверное, и вся наша жизнь – качание по волнам синусоиды, где мелкие волны, догоняя и набегая друг на друга, интерферируют и собираются в большую волну.
Дальше они гуляли по обледенелому откосу, и он осторожно поддерживал Вику под локоток, чтобы не упала на своих каблуках-столбиках. С реки дул пронизывающий ветер, хотя реки и не было будто вовсе.
