далеке от эпицентра битвы при Омдурмане.
Бродвуд зажмурился и потер глаза, от мельтешения красных и синих заплаток на белых запыленных одеждах дервишей и бессчетных зелено-коричневых флагов, расшитых арабской вязью религиозных изречений у него заболела голова. У махдистов было гораздо больше ружей, чем предполагало английское командование, Бродвуд понимал, что стоит им обойти холм, и вверенные ему войска окажутся в ловушке, он допустил ошибку, расположив свои силы на открытой местности, и был теперь совершенно не готов дать отпор врагу столь многочисленному и хорошо вооруженному.
– Полковник! – капитан Джереми Джонсон вихрем вознесся на холм и остановил свою взмыленную гнедую кобылу бок о бок с белоснежным скакуном Бродвуда. – Лорду Китченеру уже известно о нашей ситуации, его приказ: сворачиваться и уходить за линию пехоты. Сейчас же. Вы меня слышите, полковник?
– Бред собачий! – прорычал Бродвуд. – Наш дорогой генерал, я думаю, спятил. Бежать еще до сражения, поджав хвост? – да будь я проклят, если пойду на это. Мы отойдем – но не за спину пехоты, не-ет – выманим горластых выродков на открытое пространство и дадим бой. А наша артиллерия нас прикроет. Лети к батарее, Джереми, передай, пусть сворачиваются и перетягивают позиции к северу.
– Но, сэр…
– Выполняй!
Джонсон вздрогнул как от пощечины.
– Т-так точно!..
Артиллерия двигалась слишком медленно, пушки еще не успели занять новые позиции, а махдистские флаги уже зареяли над западным гребнем Керрери. Заревели ружья дервишей, и в рядах египетской кавалерии стало душно от пуль. Ничуть не смутила махдистов ни артиллерия, запевшая со стороны зерибы – английских укреплений, за которыми располагалась ставка командования и резервы – ни конная батарея, расположившаяся, в конце концов, чуть ли не над их головами – они продолжали нагонять отряды Бродвуда, густо паля из ружей и сотрясая воздух криком. У дервишей было преимущество, их пешие отряды продвигались по каменистой местности, отделявшей холмы Керрери от побережья Нила, в полтора раза быстрее конных и чуть не вдвое быстрее верблюжьих всадников. Кавалерия, потеряв не менее двух десятков убитыми и ранеными, все же вырвалась за линию огня, но верблюжий корпус по-прежнему оставался в пределах стрельбы и вряд ли вообще имел шанс на спасение.
Полковник Бродвуд не надрывал горло, говорил спокойно и ровно, но демонически звучно, его команды отчетливо прорезались сквозь нескончаемый гвалт ружей и пушек. Согласно его приказам, кавалерия перегруппировалась, выстроилась клином и развернулась лицом к врагу. Бродвуд был преисполнен решимости произвести отчаянную контратаку – чтобы спасти верблюжий корпус и, если удастся, оттеснить махдистов обратно к холмам. Единственной альтернативой этому самоубийственному броску была помощь канонерских лодок. Вот только уверенности, что они поспеют в срок, не было.
От новых позиций артиллерии прилетел капитан Джонсон.
– Ты всерьез намерен это сделать, – закричал он Бродвуду, – бросить девятьсот человек против десяти тысяч?!
– О, да, – загробным голосом откликнулся Бродвуд. – Разве не видишь? – верблюжий корпус вот-вот захлебнется кровью, за ним – солдаты Максвелла. В этот раз у дикарей не только копья, но и ружья. У каждого второго сукиного сына.
Джонсон окинул взглядом кавалеристов.
– У египтян поджилки трясутся, – заметил он.
– Да ну. Боятся испачкать форму или милый сердцу пейзаж?
– Ты знаешь, чего они боятся.
– В самом деле? А как же смерть во славу Аллаха? Разве они не воины?
– Прежде всего, они люди.
– Из всех оправданий это худшее, – Бродвуд впервые за время их разговора посмотрел на Джонсона. – А сам-то ты не боишься влезть в задницу дьявола, м?
Джонсон промолчал. Внешне он был спокоен, но его зубы, не будь они плотно сжаты, выбивали бы престо.
– А ты не боишься? – откуда-то из-за рядов кавалерии появился лейтенант Честер Хатчинсон – бледный, но спокойный, на серой в яблоках кобыле. – Ты столько раз ходил по лезвию бритвы, полковник, но со смертью так и не повстречался. Вдруг сегодня тот самый день?
– Ну что ж, – губы Бродвуда вдруг рассекла кривая надтреснутая усмешка, – если я ее встречу, живым я ей не дамся.
Он рассмеялся – не нервным холодным смехом, вполне уместным накануне боя, а совсем иначе: беззаботно и радостно. Всем, кто его услышал, стало вдруг не по себе. Здесь, в самом сердце красной раскаленной пустыни посреди кровавого боя, в считанных мгновениях от гибельного атакующего броска смех Бродвуда звучал дико и практически инфернально. Многие подумали, вряд ли впервые, а не сошел ли их командир с ума, и еще: если он обезумел, стоит ли ему подчиняться? Тем более, если его приказ ни много ни мало – идти на
