коня и велел Пипе обхватить его руками за пояс.
– Держаться за меня! Вниз не смотреть! Руки не отпускать! Громко не визжать! Испугаешься высоты – просто закрывай глаза! – распорядился он. – Пилотус камикадзис! Ойойойс шмякис брякис!
Вспыхнули две искры – красная и зеленая. Завуч Тибидохса никак не мог утвердиться на каком-то одном виде магии. Его расшатанный неопределенностью перстень никогда не знал, какой магии от него потребуют в следующий миг, и потому готов был ко всему, чуть ли не к магии вуду. Гимнастический конь тяжело поднялся в воздух, повиснув на самом грузоподъемном и медленном из всех полетных заклинаний.
Вслед за гимнастическим конем взлетели все чемоданы Пипы и даже такса Полтора Километра. Она загребала лапками и склочно повизгивала. Летать ей не нравилось. Такса вообще негативно относилась ко всему, что не касалось еды или сна.
– Полтора Километра, ты куда?! Хоть ты-то останься! – взвыла Дурнева. Она торопливо схватила таксу и, прижав к своей могучей груди, сорвала с ошейника талисман.
Поклеп Поклепыч, по чьей небрежности талисман оказался на ошейнике, виновато хмыкнул. Он пребывал в некоторой рассеянности, к тому же со спины упитанная такса смахивала на женскую сумочку.
– Пока, папуль! Пока, мамуль! Я вам напишу!.. Эй, чего мы стоим? Клепыч, полетели! – крикнула Пипа, нетерпеливо, точно таксиста, хлопая завуча по плечу.
Поклеп Поклепыча передернуло. Он не выносил фамильярности, особенно от четырнадцатилетних девчонок. А Пипа уже цепко, точно клещ, обхватила его за талию, так что завуч немедленно пожалел, что вообще присоветовал ей держаться за него.
– Клепыч, ты чего, замерз?! Раскочегаривай свой паровоз! – снова крикнула Пипа.
Завуч выпустил еще одну искру, и гимнастический конь быстро полетел против ветра, окруженный целой горой чемоданов. Не прошло и минуты – он был уже неразличим, сколько Дурневы ни прикладывали к глазам ладони козырьком.
– Ну вот и все! Как же мы теперь будем без Пипочки? – грустно промокая таксой глаза, сказала родительница.
– Не волнуйся, Пипа справится! Ты забываешь, чьи у нее гены, – страдальчески кусая губы, сказал отставной депутат, а ныне скромный Повелитель вампиров.
Но супруга была безутешна.
– Пипочка, как же мы без тебя? Хоть бы кто у нас остался! – всхлипывала она.
– Но-но, а вот этого, то ись, не надо!.. Не люблю! У вас остался я! – с возмущением заявил Халявий.
Внезапно он пошатнулся, взгляд у него затуманился, и оборотень, нашаривая подушку, выдал трагическим голосом:
– Молилась ли ты на ночь, Дездемона?
Герман Никитич даже не оглянулся на часы. Он привык, что полуденный бес всегда вселяется в срок и без опозданий.
А на другой день утром к Дурневым прилетел купидон с первым письмом от их
