вам за дорогу, но вас уж не попросим входить вместе.
– Я был, был, я уже был… Un chevalier parfait![3] – и помещик пустил на воздух щелчок пальцем.
– Кто это chevalier?[4] – спросил Миусов.
– Старец, великолепный старец, старец… Честь и слава монастырю. Зосима. Это такой старец…
Но беспорядочную речь его перебил догнавший путников монашек, в клобуке, невысокого росту, очень бледный и испитой. Федор Павлович и Миусов остановились. Монах с чрезвычайно вежливым, почти поясным поклоном произнес:
– Отец игумен, после посещения вашего в ските, покорнейше просит вас всех, господа, у него откушать. У него в час, не позже. И вас также, – обратился он к Максимову.
– Это я непременно исполню! – вскричал Федор Павлович, ужасно обрадовавшись приглашению, – непременно. И знаете, мы все дали слово вести себя здесь порядочно… А вы, Петр Александрович, пожалуете?
– Да еще же бы нет? Да я зачем же сюда и приехал, как не видеть все их здешние обычаи. Я одним только затрудняюсь, именно тем, что я теперь с вами, Федор Павлович…
– Да, Дмитрия Федоровича еще не существует.
– Да и отлично бы было, если б он манкировал, мне приятно, что ли, вся эта ваша мазня, да еще с вами на придачу? Так к обеду будем, поблагодарите отца игумена, – обратился он к монашку.
– Нет, уж я вас обязан руководить к самому старцу, – ответил монах.
– А я, коль так, к отцу игумену, я тем временем прямо к отцу игумену, – защебетал помещик Максимов.
– Отец игумен в настоящий час занят, но как вам будет угодно… – нерешительно произнес монах.
– Преназойливый старичишка, – заметил вслух Миусов, когда помещик Максимов побежал обратно к монастырю.
– На фон Зона похож, – проговорил вдруг Федор Павлович.
– Вы только это и знаете… С чего он похож на фон Зона? Вы сами-то видели фон Зона?
– Его карточку видел. Хоть не чертами лица, так чем-то неизъяснимым. Чистейший второй экземпляр фон Зона. Я это всегда по одной только физиономии узнаю.
– А пожалуй; вы в этом знаток. Только вот что, Федор Павлович, вы сами сейчас изволили упомянуть, что мы дали слово вести себя прилично, помните. Говорю вам, удержитесь. А начнете шута из себя строить, так я не намерен, чтобы меня с вами на одну доску здесь поставили… Видите, какой человек, – обратился он к монаху, – я вот с ним боюсь входить к порядочным людям.
На бледных, бескровных губах монашка показалась тонкая, молчальная улыбочка, не без хитрости в своем роде, но он ничего не ответил, и слишком ясно было, что промолчал из чувства собственного достоинства. Миусов еще больше наморщился.
«О, черт их всех дери, веками лишь выработанная наружность, а в сущности шарлатанство и вздор!» – пронеслось у него в голове.
– Вот и скит, дошли! – крикнул Федор Павлович, – ограда и врата запертые.
И
Рыцарь – и притом совершенный!
Рыцарь?
