Несколько дней назад я несся сквозь мрак, резвая кобыла подо мной летела, точно птица, сердце стискивал страх опоздать, а глаза отчаянно высматривали бледнеющие звезды и серую полоску рассвета на востоке. Теперь же подо мной поскрипывала повозка, вокруг простирался привычный вельд, ярко и мирно светило солнце, душа полнилась признательностью Небесам, и отравляло мое блаженство лишь то обстоятельство, что завоеванную такими усилиями чистую и святую любовь у меня пытаются отнять то ли силой, то ли мошенничеством.
Впрочем, как бы ни суетились люди, судьбы всего сущего – в руце Господней, и потому следовало смиренно принимать предначертанное. Первое испытание обернулось кровопролитием и гибелью. Чем завершится второе? Эти размышления словно клубились в моем сознании, и откуда-то возникла связная фраза, которой я точно не произносил. «В победе кроется смерть». Если вдуматься, эта фраза была совершенно бессмысленной. Я не понимал, почему победа означает смерть, во всяком случае, не понимал тогда, что, согласитесь, простительно неопытному мальчишке.
Повозка на рессорах катилась ровно, поскольку дорога была довольно гладкой, и нога почти не доставляла мне мучений. Я спросил отца, что, как ему кажется, имел в виду хеер Марэ, когда сказал, будто у буров есть в Марэфонтейне какие-то дела, в которые нам, англичанам, лучше не соваться.
– Что он имел в виду? Ох, Аллан, это значит, что треклятые бунтовщики-голландцы строят козни против своего государя и опасаются, как бы мы не раскрыли их измену! Либо они намерены восстать из-за недовольства справедливейшим из деяний, то есть освобождением рабов, и потому, что мы не перебили всех кафров, с которыми они имели глупость поссориться, либо собираются покинуть колонию. Лично я думаю, что причиной является второе – ты сам слышал, что какие-то поисковые партии куда-то ушли; если не ошибаюсь, очень скоро вслед за ними отправятся переселенцы. Марэ, Ретиф и этот чванливый Перейра будут среди них. Пусть уезжают; по мне, так чем скорее, тем лучше. Не сомневаюсь, что наш английский флаг быстро их догонит.
– Надеюсь, они не станут торопиться, – ответил я с хриплым смешком. – Мне бы хотелось вернуть лошадь. – (Свою кобылу я оставил Ретифу как распорядителю поединка в залог своего участия в состязании.)
Остаток пути, все два с половиной часа, мой отец возвышенно и патриотично делился со мной рассуждениями о недостойном поведении буров, которые якобы ненавидели и преследовали миссионеров, отвергали британское правление и ни во что не ставили правительственных чиновников, обожали рабовладение и стремились убивать кафров при любой возможности. Я вежливо слушал и помалкивал, ибо знал, что нет ни малейшего смысла возражать моему родителю, когда на него нисходило подобное настроение. Кроме того, я успел немало пообщаться с голландцами и потому сознавал, что отцовские обвинения вполне можно обратить против нас. Те же миссионеры, к примеру, нередко изводили буров своим религиозным пылом, а британское правительство – точнее, колониальные власти – порою вытворяло странные штуки с интересами отдаленных
