Павел захотел узнать продолжение начатой брадобреем фразы.
– Что ты хочешь сказать? – спросил он. – Что «однако»?
– Я хочу сказать, что дело это нелегкое, но возможное, – продолжил Кутайсов. – Что имеются на свете дамы и девицы столь же милые и исполненные превосходных качеств. Да что далеко ходить! Вот, изволите видеть, я только что вспомнил…
Ах, какое это было вранье! Уже месяц, не меньше, думал Иван Павлович над этой интригой – и вот «только что вспомнил»!
– Только что вспомнил, что здесь, в Москве, живет одна такая девица. Мне передавали из верных рук, что девица сия хотя и юна, но отличается острым умом. А главное – по уши, буквально по уши влюблена в Ваше Величество!
– Вот как? – заинтересовался Павел. – И как же зовут эту особу?
– Анна, ваше величество, ее зовут Анна. Она дочь сенатора Петра Васильевича Лопухина. Ей двадцать один год…
– Ну, не так уж она и юна… – буркнул самодержец.
– Свежа как персик! Само совершенство! Да вы сами сможете оценить, как только увидите.
– Когда же я увижу это твое совершенство?
– Да вот прямо сейчас и увидите! Сей же час, на балу. Она туда приглашена вместе с отцом.
– Вот как? Знаешь, поправь немного здесь. Да, теперь хорошо. Ну, как я выгляжу?
– Прекрасно, государь! У вас строгий и мужественный вид. Вы – истинный рыцарь!
Кутайсов знал, чем польстить императору. Сильнее всего на свете Павел хотел выглядеть именно как рыцарь и воин. Однако никогда не выглядел. Тут были бессильны и наряды, и усилия парикмахеров. Император, весьма похожий лицом на своего несчастного отца, был редкостно некрасив. Злые языки (за глаза, разумеется) называли его самым некрасивым мужчиной в империи и даже уродом. Особенно неприятным лицо Павла становилось, когда на него находили приступы ярости – а это случалось довольно часто. В это время самодержец всероссийский становился похожим на обитателя преисподней, как их изображают в некоторых церквях на клиросе. Впрочем, и в другие, обычные моменты оно не делалось приятным. И только когда он глубоко задумывался или слушал хорошую музыку, морщины на его лице разглаживались, глаза делались больше, и облик самодержца становился привлекательным.
– Что ж, значит, можно и выходить, – произнес Павел. – Как, говоришь, зовут твою пассию? Анна?
– Так точно, государь, Анна Лопухина. Да я ее подведу к вашему величеству, представлю. Может, вы соизволите станцевать с ней менуэт или экосез…
– Может, и соизволю. Сначала надо посмотреть на эту девицу. Расписывал ты ее хорошо, а вот какова она на самом деле?
– Тут ведь не только красота важна, государь, – напирал Кутайсов, стремясь закрепить полученный успех. – Тут важно устремление юной девушки, которая только и мечтает…
– Да, помню, ты говорил. Но когда же оная девица успела в меня влюбиться, живя в Москве? Разве она выезжала
