в этот вечер я впервые внимательно взглянул на Клер, но то, что взглянул, – это точно. Мой взгляд останавливался то на ней, то на ее подружке, я тщательно сравнивал их одинаково надменные, невозмутимые лица, отмечал тональность их речей – непререкаемую, но слегка небрежную. От моих друзей за столом я узнал, что две женщины обсуждают относительные преимущества монтажа перед mise-en-scène[35] в работах режиссеров Новой волны[36] – вопрос, который для меня был пустым звуком.
По мере моих наблюдений в голове у меня медленно вызревало предположение. Передо мной сидели две женщины, которые решили выглядеть неженственно и притом совершенно одинаковым образом. Две несомненно умные женщины. Умные? Да что там. Судя по напряженности их разговора – просто блестящие. Две блестящие женщины, которые говорят по-французски, курят французские сигареты, обсуждают французские фильмы. Вывод: если уж они принимают такой вид, значит… этот вид шикарный. Обдуманный, тщательно выверенный вид. Я вдруг понял, что таких же женщин видел всего две недели назад. В кино. В «Орфее» Жана Кокто[37]. Такой вид был у ах-каких-искушенных студенток, с которыми герой встречается в кафе. А разве у темной женщины, которая играла Смерть, не была такая же аскетическая внешность?
Каким же я был глупцом! То, что я принимал по невежеству за серую и бесполую невыразительность, на самом деле было (так я решил в тот вечер всего лишь на основании увиденного за дальним концом стола) выражением французского женского интеллекта. Эти женщины имели определенное мировоззрение, жизнь для них (и, несомненно, любовь) была делом слишком серьезным, слишком экзистенциалистски серьезным (я недавно узнал это слово из курса философии), а потому они не могли позволить себе тратить время на такие глупости, как помада, чулки и нижнее белье.
Я импровизировал наобум, потому что ничего не знал о француженках, о французском интеллекте или экзистенциалистской серьезности. Тем не менее эта догадка привела меня в восторг. В голове у меня мелькали крутые идеи, расходившиеся с обычными ценностями и вкусами. Унаследованные мною стандарты сексуальности, всегда определявшие мою жизнь, обогащались. Правильная или нет, но это была моя собственная мысль – первый пробный шаг, который я осмелился сделать за пределы мировоззрения городишка Модесто в штате Калифорния. Более того, я позволил этой мысли (вместе с моим похотливым поклонением перед французским кино) распространиться на женщину – на Клер, которая продавала билеты, дававшие мне право приобщиться к этому эротическому ритуалу.
А потом наступило мгновение, которое вполне могло бы остаться совершенно непримечательным, – мелькнуло и тут же кануло в небытие. Но прежде чем это случилось, произошли события, указавшие на его важность, и оно было спасено от забвения: я впервые услышал имя Касла.
Назвала его француженка. Повернувшись к Клер, она сказала что-то по-французски. Как и все остальное, что говорилось
Мизансценой
В
