группы «Феликс» попали в провинцию Вартеланд уже осенью, и потому им невольно казалось, что в краю этом всегда мглисто, ненастно и слякотно, по ночам замерзают руки и ноги, и пасмурные леса и поля тронуты ржавчиной увядания. Казалось, что всегда ощетинивался он, этот хмурый, чужой край, колючей проволокой и надолбами, скалил свои «драконовы зубы» и мрачно смотрел на чужаков черными амбразурами могучих железобетонных дотов. Казалось, всегда здесь неохотно светило солнце, в мертвых борах дули свирепые сквозняки, за толстыми каменными стенами и забранными решетками окнами таились бауэры с дробовиками…
Первое, что бросилось разведчикам в глаза, это отсутствие в провинции Вартеланд партизан. Польское генерал-губернаторство кишело ими, а тут, на восточных землях рейха, царила «кладбищенская тишина».
Около недели ушло у разведгруппы «Феликс» на строительство потайной землянки в Бялоблотском лесу. Лопаты и топоры взяли у батрака Юзефа Османского, люто ненавидевшего швабов. Лес добывали буквально с бору по сосенке, ночью в разных урочищах, не трогая нумерованные деревья в этом культурном сосновом лесу. И все же старый лесничий немец Меллер почти сразу же установил, что в его лесу творится нечто неладное: кто-то занимался незаконной порубкой в самых глухих уголках леса, кто-то – не зверь, а человек, – проложил новые тропы в лесу, явно держась в стороне от больших дорог и просек. Кто бы это мог быть? Поляки? Им вход в лес давно запрещен. Неужели…
Старик немец решил выследить таинственных лесовиков. И выследил. В дальнем квартале – жердиннике – увидел при свете луны двух парней, рубивших сосенку. Они были одеты в цивильное, но вооружены не только топорами, но и автоматами. Меллера бросило в жар, а потом в холод. Он хотел было незаметно ускользнуть, вернуться в свою лесничевку, но в этот момент что-то жесткое ткнуло его в бок.
– Тихо! – негромко произнес Констант. – Мне не хотелось бы стрелять. Ночь тиха и хороша, как в рождественском гимне.
Лесничий упал на колени.
– Пощадите меня! Я ни в чем не виноват перед вами. Я несчастный человек. У меня погиб на фронте единственный сын… Я докажу вам, докажу, что я знал, что вы здесь, и никому, никому не сказал ни слова…
Это заявление, понятно, заинтересовало Константа. Лесничий повел его в свой дом, стоявший на запущенном старинном тракте посреди леса. В маленькой конторе с оленьими рогами на стене он показал Константу при свете «летучей мыши» свой толстый гроссбух.
– Вот здесь, видите, и здесь я начал регистрировать незаконную порубку… число, месяц, кварталы, в которых обнаружена порубка, тип дерева… И все зачеркнул!.. Я не настоящий немец, я фольксдойче, родился и жил среди поляков в Польше на Волыни, потом сюда всех нас переселили. Только в сороковом году меня сделали рейхсдойче… У меня жена – полька… Спросите любого поляка в этих местах: я никогда не был зверем, выполнял лишь свой долг… Я давно уже, когда погиб под Смоленском мой сын, понял, что немцы проиграли войну, и стал другом поляков, за ничтожное вознаграждение отдавал им дрова…
