их сущность, забирали их, конечно же, обезумевших от внезапно обвалившегося счастья, домой.
– Хочу тако-о-ого! – простонал мальчишка, прилипнув к вольеру с ротвейлерами, что мне показалось очень небезопасным. – Все меня будут тогда уважать и бояться в школе.
Тут уже мама оторвала его от прутьев и поставила рядом с папой, от греха подальше.
– Никуся, мы же все сто раз обсудили дома, – проговорила она, все поглядывая на нас украдкой. – Зачем тебе вообще нужно, чтобы кто-то тебя боялся?
– Как зачем? – возмутился Никуся, и я заметила, что столь нежно, почти слащаво звучащее имя, за которое любой мальчик в его возрасте наверняка бы обиделся, ему просто дивно подходит. Под своей растрепанной коричневой копной волос он был бледен и костляв, что придавало ему какую-то птичью элегантность, и я поняла, что он безумно напоминал мне взъерошенного воробышка. Моя душа наполнилась доброжелательным расположением к этому смешному существу.
– Ты еще спроси, зачем мне, чтобы меня уважали, – насупился он.
– Так, – энергично отрезал папа. – Давайте все-таки оставим задушевные разговоры на потом. Николай, ты сам понимаешь, что никакой ротвейлер тебе не светит. (Я отметила для себя, что он спутал болонку с кошкой, но смог правильно вычислить породу этой громадины, которую вполне можно было бы принять, допустим, и за гризли.)
Никуся сложил свои ручки-спички на груди, насупился и стал демонстративно смотреть мимо нас, хотя скрыть зародившийся интерес у него все равно получалось плохо, и он то и дело косился то на меня, то на сеструху. Я даже попыталась ему подмигнуть на наш собачий манер, и мне показалось, что он это заметил. Мама села на корточки и протянула ко мне руку с кучей разноцветных, звенящих браслетов, на которые я зачаровано уставилась.
– Иди, иди ко мне, – позвала она меня таким ласковым голосом, что у меня на душе сразу разлилось что-то сладкое и теплое. – Не бойся, – добавила она, приняв мое загипнотизированное оцепенение за страх.
Я боялась себе даже представить, что со мной произойдет, если мама меня еще и погладит. Мне показалось, что если ее прикосновение окажется таким же одурманивающим, как ее голос, то я впаду в такое блаженство, из которого уже больше не выйду никогда. С готовностью я подошла и смущенно подставила свой худой бок. Я не могу сказать, что нас очень уж редко гладили в приюте. Мы были довольно миловидными и выглядели настолько безобидно, что нас трепали в среднем хотя бы раз в день. Но прикосновение этой мамы было особенным. Я сразу поняла, что для каждой собаки у нее был свой подход: некоторых она игриво похлопывала, других от души прижимала к себе, к третьим еле прикасалась, чтобы не спугнуть. Я зажмурилась от удовольствия, как кошка (только эти твари делали это притворно и без благодарности, в отличие от нас), и настроилась на минутку блаженства, размечтавшись о том, как я буду лежать по вечерам на диване перед телевизором, а мама будет отвлеченно меня теребить.
Но не тут-то было. Сеструха, естественно, все мгновенно испортила.
