В этом мрачном заточении из молодой и привлекательной женщины я превратилась в настоящую старуху. Я не могу отсюда никому позвонить, мне не дают ни бумаги, ни ручки. Они боятся меня, боятся как свидетеля. Своими проклятыми снадобьями они пытаются вытравить мои воспоминания об Александро. Я готова забыть все, абсолютно все, что связано с моим прошлым, но только не его, не те короткие, как сон, и бесконечно огромные, как океан, пять дней, что мы были вместе. Силы жить дает мне лишь память о тех прекрасных мгновениях, которые я провела на его Розовой планете. Вот почему я записываю все это на магнитофон. Мне с большим трудом удалось уговорить, чтобы мужу позволили принести мне этот маленький сундучок на батарейках и несколько кассет с записями классической музыки. На одной из них я и пишу, да простит меня Чайковский за то, что я уничтожаю его Первый концерт. У них не получится заставить меня забыть, и если мой разум вдруг начнет угасать, я буду снова и снова тайком слушать эту запись и бесконечно освежать свои воспоминания. Интуиция подсказывает мне, что живой меня отсюда вряд ли выпустят. Впрочем, хватит жаловаться, я заслужила эту тюрьму! Ведь это же я, я своей собственной рукой поднесла ему яд! А он? Он смотрел мне прямо в глаза и, как всегда, безмятежно улыбался. «Мерзавец! Лицемер! Ненавижу!» – клокотало в мозгу, а сердце, вырываясь наружу, кричало: «Обожаю!!!» Что? Что тогда заставило меня сделать это?! Ревность? Гордость? Ущемленное самолюбие? Какой смысл теперь выяснять?
Он смотрел на меня глазами ребенка.
– Ты действительно хочешь, чтобы я выпил это? – Он говорил с улыбкой, с очаровательной улыбкой, но я видела, я чувствовала, что он обо всем догадался. Но как?! Откуда он мог знать, что вино отравлено? Откуда?! – Яд на меня не подействует.
Его слова полоснули сердце, словно бритва.
– Какой яд?! О чем ты?! – Как это, наверное, фальшиво тогда прозвучало!
– Тот, который ты положила в вино. Смотри… – И он, лукаво глядя на меня, начал с наслаждением пить.
– Не смей! – Я бросилась, чтобы вырвать у него бокал, но он отстранил меня и двумя мощными глотками осушил его до дна.
Мы познакомились в июле шестьдесят четвертого в небольшом летнем кафе на Манхэттене. Я с каким-то мазохистским удовольствием наблюдала, как в чашку кофе капали мои собственные слезинки. Это было очень красиво. На самом деле я любовалась собой. А как иначе? Верная жена грустила о любимом муже, ненадолго уехавшем в деловую командировку. Я упивалась своей грустью, я просто пьянела от нее, словно от дорогого французского вина. Я любила мужа, я действительно его любила! Если бы тогда кто-то осмелился мне сказать что это не так, то я бы, наверное, запустила в него моей чашкой кофе, разбавленного слезами печали от внезапной разлуки. Я так увлеклась своими мыслями, что мне на самом деле захотелось это сделать: «Ну, кто тут посмеет усомниться в моей искренности?! Где этот герой?!» Я стала озираться по сторонам, и герой появился. Молодой мужчина, скорее даже парень, в белой футболке с закатанными почти до подмышек рукавами сидел совсем неподалеку за соседним столиком и, как мне тогда показалось, с усмешкой наблюдал за мной. «Негодяй!» –
