лётчика-истребителя. «А мой всё ещё техник-лейтенант», – отвечает ей вторая женщина.
Прошло ещё какое-то время.
«Мой стал майором, боевой орден получил», – говорит жена лётчика-истребителя. «А мой всё ещё техник-лейтенант».
Встречаются через месяц, жена истребителя вся в чёрном, в слезах: «Погиб смертью храбрых…» – «Сочувствую, дорогая. Давай-ка, приводи детей, пока будут похороны, присмотрю за ними…» – «А твой-то как?» – «Стал старшим техником-лейтенантом… Служить после отпуска будет в московском гарнизоне».
Тишина наступила в комнате такая гнетущая и тревожная, что слышались шумное дыхание Таисии, затяжки папиросы Леонида.
– Пошутил, – сказал Стеклов. – Да, простите, не в кон…
Иван и Соня ушли по-английски, хотя Таисия всё видела, успела показать штурману большой палец, а затем соединила большие и указательные обеих ладоней в форме колец, ткнула ими себя в пышную грудь. Иван зарделся, закивал головой. Соня их переговоров для глухонемых не видела.
Они перешли пустую центральную улицу, прошли бульваром рядом с Пушкиным, девушка по-прежнему крепко держала Ивана за правую руку. Он сказал ей, что эту руку следует освободить, военному надо держать правую руку свободной для приветствия. Соня нехотя перешла на другую сторону, к его левой руке, канючила, как маленькая, говорила, что ей удобнее висеть на его правой. Иван спросил:
– Ты устала?
Она кивнула. Он посмотрел на занесённые снегом длинные, тяжёлые скамейки и вдруг левой рукой подхватил её за спину, правой – ноги под коленями. В долю секунды она очутилась у него на руках, голова лежала на согнутом локте, ладонью он аккуратно поправил её голову вправо, и они встретились взглядами. Соня не сопротивлялась, зеленоватые глаза светились, в них было столько добра и благодарности, что у Ивана снова перехватило дыхание.
Он осторожно приблизил губы к её губам, холодным, с лёгким привкусом домашних солений. «Любительница фасоли», – вспомнил Иван, как Соня аппетитно уплетала длинные стручки дальневосточного растения. Она приняла его горячие, пахнущие табаком для трубки губы, стала лизать их, будто стараясь слизнуть горький запах никотина, спокойно впустила его язык внутрь рта и, закрыв глаза, полностью отдалась Ивану.
Он подошёл к скамейке, ногой расчистил снег, уселся так, чтобы хоть краем короткой куртки закрыть нижнюю часть спины. Ивану казалось, что он теряет сознание, улетает от чувства, которое рождалось в нём, когда от поцелуев губ переходил к поцелуям её глаз, щёк, пролезал под оренбургский платок и целовал мочки ушей.
Они потеряли счёт времени, не помнили, сколько просидели на скамейке. Вернее, сидел на заснеженной скамейке Иван, а Соня покоилась у него на коленях. Прошёл милицейский патруль, но, видимо, распознав лётную атрибутику на одежде Ивана, даже не остановился. Но этот эпизод всё-таки отразился в памяти Ивана, он подумал, что утром ему надо на доклад, и не куда-нибудь, а в службу главного штурмана Полярной авиации. Предстояла
