дальний от него стул и дала ему выговориться. «Ты прекрасно знаешь, – заговорил он сдавленным голосом, – что перед Монпелье я все рассказал Элеоноре и был уверен, что порву с ней. Но по возвращении все обернулось сложнее, чем я мог себе даже представить…»
Его жена буквально обезумела, жизнь Альбертино на его глазах превращалась в кошмар, и ему пришлось сказать ей, что мы больше не встречаемся. Ложь помогла, но ненадолго. Поскольку ему все труднее было придумывать правдоподобные объяснения своим частым отлучкам, скандалы с Элеонорой повторялись снова и снова. Однажды она накинулась на него с ножом, метя в живот, в другой раз настежь раскрыла балконную дверь и чуть не выбросилась вниз, в третий – ушла из дома вместе с ребенком. Ее не было целый день, и он чуть не умер от страха. Он нашел ее у тетки, с которой они были очень близки. С того дня Элеонора изменилась. В ней не осталось злобы, только презрение.
«Как-то утром, – продолжал Нино, – она спросила, правда ли я тебя бросил, и я ответил „да“. Она сказала: „Хорошо, я тебе верю“, – и после этого стала притворяться, что у нас все прекрасно. Понимаешь, притворяться! С тех пор мы так и живем в этой лжи, как будто так и надо. Я могу уезжать и приезжать, когда захочу, проводить время где угодно и с кем угодно. Она все знает, но ведет себя так, будто ничего не замечает».
Он перевел дыхание и прочистил горло, пытаясь понять, слушаю я его или от злости оглохла. Я сидела, ни слова не говоря, и смотрела в сторону. Должно быть, он счел это добрым знаком, потому что возобновил свою исповедь, добавив ей убедительности. Он демонстрировал чудеса красноречия и вкладывал в свой рассказ всю душу: превозносил мои достоинства, сокрушался о своих недостатках, жаловался на то, как он страдает, и сетовал на свое отчаянное положение. Договорив, он потянулся ко мне, но я его оттолкнула. Он разрыдался. «Я не прошу простить меня, – сквозь слезы бормотал он, – прошу только, чтобы ты меня поняла». – «Ты врал ей, врал мне, – перебила я его, – и делал это не ради любви, а ради себя! У тебя не хватило смелости сделать выбор. Ты трус». Я осыпала его самыми грязными ругательствами на диалекте, он все терпеливо сносил, только изредка бормотал что-то жалкое. Гнев душил меня, не давая говорить, и я замолчала. Он тут же снова пошел в наступление. Он доказывал мне, что врал вынужденно, чтобы избежать трагедии. Ему показалось, что он почти добился цели, и он тихим голосом сказал, что теперь, благодаря молчанию Элеоноры, мы прекрасно можем поселиться вместе. На это я спокойно ответила, что между нами все кончено. Я покинула его квартиру и в тот же день уехала в Геную.
24
Обстановка в доме Гвидо и Аделе делалась все более напряженной. То и дело звонил Нино: я либо сразу клала трубку, либо громко, на весь дом, объясняла ему, что я о нем думаю. Пару раз звонила Лила, хотела узнать, как идут дела. «Хорошо, прекрасно, как же еще?!» – гаркнула я и швырнула трубку. Я была невыносима, без повода орала на Деде и Эльзу. Но особенно доставалось Аделе. Однажды утром я сказала ей, что мне прекрасно известно, что она пыталась помешать публикации моего эссе. Она и не подумала отнекиваться: «Потому что это просто памфлет,
