схватила сумку и не заперев дверь помчалась к ближайшему магазину. Уж чего чего, а яиц в доме точно не было.
– Господи, какой аромат, – прошептал Виталий, когда Алина вошла с подносом, на котором стояла тарелка с ещё дымящейся яичницей, стакан томатного сока и два кусочка чёрного хлеба. – Я сам. Не надо мне помогать.
Никогда она не испытывала такого удовольствия от созерцания того как ест её муж. Обычно Алина одёргивала его – не чавкай, не жуй громко, не спеши, а сейчас она наслаждалась тем как стучит вилка о тарелку, как он вымакивает хлебом растёкшийся желток, не обращала внимание на крошки, прилипшие к его нижней губе и даже на капельки сока, которые капнули на простынь. Алина едва сдерживала восторг, опасаясь, что это всего лишь последний всплеск жизненных сил, что вот сейчас Виталий сделает ещё один глоток, замрёт и стакан выскользнет из руки, грохнется об пол, залив всё вокруг кроваво-красным соком. Но ничего этого не произошло, тарелка опустела, её даже не нужно было мыть, так она сверкала, сок допит, хлеб съеден и глаза мужа светились как у мальчишки, которому наконец купили желанное мороженое.
– Это была самая вкусная яичница в мире, – блаженно произнёс Виталий, погрузившись в мягкие подушки. – Как мне хорошо.
– Ты не преувеличиваешь? Тебе действительно хорошо? – с опаской переспросила Алина. – Укол не нужен?
– Нет. Мне хорошо…
Сара Исаковна уже несколько минут стояла под дверью, не решаясь войти в комнату к сыну, боялась увидеть его беспомощным и жалким. Она просто не умела жалеть, привыкла, что всегда жалеют её.
– Мама, да заходи уже, – донеслось изнутри, – ты так громко сопишь, что я аж проснулся.
Сара Исаковна всё равно сначала заглянула в приоткрытую дверь, и только потом, зачем-то согнувшись почти пополам и сделав скорбное выражение лица, вошла в комнату, ступая осторожно и бесшумно, словно боясь нарушить своими шагами покой сына.
– Что с тобой, ма? – с трудом сдерживая улыбку произнёс Виталий.
– Прости, сынок, я так переживала за тебя.
– А зачем же тогда делать такое лицо. Ты не на похороны пришла. Я живой, мама. Живой. Ещё чуть-чуть, и смогу с кровати вставать.
Сара Исаковна опустилась на колени, и обхватив руки сына принялась их целовать.
– Прости меня, сынок. Прости, умоляю, – не сдерживая слёз запричитала она.
– За что я должен тебя прощать, ма? Это ты меня прости, что заставил волноваться и думать о всяком.
– Я же ехала тебя хоронить, Виталик. Мне такого твоя наговорила… Рак… Выгнали из больницы… Один день остался… А ты живой… Милый мой, ты живой… Как же я счастлива.
– Вот даже здесь ты не смогла сдержаться, – перебил её сын, – опять у тебя Алина во всём виновата.
– А кто?
– Да я жив до сих пор только потому что она рядом. Если бы не Алина, тебе бы точно пришлось реветь на похоронах.
