Фрейд перешел к изучению сновидений как универсального феномена, одинаково присущего и больным, и здоровым людям. Он обнаружил, что сны по сути не отличаются от мифов и сказок и что понять язык одних – значит понять и язык других.
Антропологи сосредоточили на мифах большее внимание. Мифы стали собирать и изучать, и некоторые первопроходцы в этой области, такие как И. Я. Бахофен, сумели пролить новый свет на предысторию человечества.
Однако изучение мифов и сновидений еще только начато. Оно страдает от различного рода ограничений. Одним из них является определенный догматизм и негибкость, ставшие результатом претензий различных психоаналитических школ: каждая из них настаивает на том, что она единственная обладает истинным пониманием символического языка. Так мы теряем многогранность символического языка и пытаемся уложить его на прокрустово ложе одного и только одного возможного значения.
Другим ограничением служит представление о том, что только психиатр при лечении страдающих неврозами имеет законное право на интерпретацию сновидений. Я, напротив, полагаю, что символический язык – тот иностранный язык, который все мы должны изучать. Понимание его позволяет соприкоснуться с одним из самых значимых источников мудрости, мудрости мифа, и проникнуть в более глубокие слои нашей собственной личности. На самом деле это помогает попасть на уровень специфически человеческого опыта, потому что такой уровень является общим для всего человечества как по содержанию, так и по форме.
В Талмуде говорится: «Неразгаданный сон подобен нераспечатанному письму». Действительно, и сны, и мифы – важные послания от нас нам самим. Если мы не понимаем языка, на котором они написаны, мы теряет огромную часть того, что знаем и говорим себе в те часы, когда не заняты манипулированием внешним миром.
II
Природа символического языка
Предположим, вы хотите объяснить кому-то разницу во вкусе белого и красного вина. Это может представляться вам совсем простым делом. Вы очень хорошо знаете эту разницу, так почему бы вам с легкостью не объяснить ее кому-то другому? Однако вы встретитесь с огромной трудностью, пытаясь выразить словами разницу во вкусе. Возможно, вы в конце концов скажете: «Послушайте, я не могу вам это объяснить. Просто выпейте красного вина, а потом белого, и вы узнаете, в чем разница». Вы с легкостью объясните устройство самой сложной машины, и все же слова окажутся бессильны описать простое вкусовое ощущение.
Не сталкиваемся ли мы с такой трудностью каждый раз, когда пытаемся описать чувственный опыт? Представьте себе, что вы ощущаете себя потерянным, брошенным, мир кажется вам серым, немного пугающим, хотя на самом деле не опасным. Вы хотите описать свое настроение другу, но обнаруживаете, что подыскиваете слова и в конце концов чувствуете: ничто из сказанного вами не передает адекватно многих оттенков вашего настроения. На следующую
