же английский король Карл I Стюарт имел стойкий психологический синдром неудачной войны с Испанией, а затем с Францией из-за Ларошели во второй половине 20-х годов. В результате военных поражений в 1628-1629 годах политический кризис в Англии резко обострился, а взаимоотношения ее короля с парламентом и вовсе прекратились. Тридцатилетняя война, таким образом, послужила своеобразным катализатором этих процессов. В 1629 году Карл I разогнал непокорный парламент, твердо решив не собирать его вновь. Этим актом он затянул начало самой великой смуты в истории Альбиона – Английской революции на десять лет.
Но в итоге английский король остался без денег, так как именно парламент вотировал ему субсидии на различные цели. Новые налоги и относительно жесткий абсолютистский режим (потом, во времена Оливера Кромвеля, это время будут называть «золотым веком» – все познается в сравнении!) накаляли ситуацию в стране. Любая смена обстановки могла послужить поводом к взрыву. Король этого не хотел. Параллельно Карл имел свои интересы на континенте – принадлежавший теперь Максимилиану Баварскому Пфальц. Английский монарх желал восстановить его как государство-сателлит Альбиона в Европе, но исключительно путем переговоров с Испанией и Империей. Этого не получилось. Граф Оливарес только водил английских дипломатов за нос. Поэтому, когда Париж уже давно начал военные действия, Карл I, наконец, осмелился повернуть руль своей внешней политики, заявив во всеуслышание, что «невозможность восстановить Пфальц миром бросает нас в объятия Франции». Но и после этого затяжные переговоры между Англией и Францией, длившиеся до 1637 года, ни к чему не привели.
А Ришелье и Оливарес двигались по пути к неизбежному и фатальному для одного из них конфликту. Фатальному для Оливареса, конечно. Испанский министр желал достичь былого могущества своего государства в XVI веке. Американский испанист Дж. Эллиот точно подметил, что «испанское вмешательство в имперские дела не может быть объяснено недостатком в деньгах, напротив – вопреки ему». Оба первых министра постоянно затевали каверзы друг против друга, но в то же время не преминули при случае выразить свое восхищение талантами противника.
Как раз в это время – весной 1635 года – Джулио обретает искорку надежды на пусть небольшой, но все же успех своей миссии. Ему не очень-то хотелось терять даже малую частичку благоволения Урбана VIII. Мазарини почувствовал колебания в дипломатической сфере: император был не прочь начать переговоры. Хотя между Фердинандом и Оливаресом существовали разногласия, в данной ситуации оба хотели оттянуть развязку нового витка войны. Оливарес через венских дипломатов давал понять, что предлагает решить спорные с Францией вопросы путем трехсторонних переговоров. Поэтому папский нунций снова начинает дипломатическую игру с Ришелье, которая нравилась им обоим и велась в весьма изящных выражениях. Джулио, как бы между прочим, замечал: «Его Святейшество… будет обожать долгожданный мир, как даму своего
