облачать Алексея перед спектаклем в пышные юбки, сама накладывала грим на его румяные, без признаков растительности щеки. Не нуждавшийся в бритве подбородок и естественная мушка на правой щеке, особенно умилявшая благодетельницу, вызывали в душе юноши жестокую обиду на природу. Не торчала бы эта дурацкая родинка и брейся он, как все, и не носил бы опостылевших юбок, не ждал с ужасом, как в один прекрасный день швырнут его на подушки кареты и умчат на расправу, как называл он мысленно услады любви с сорокалетней прелестницей.
В этот век фаворитизма, который, как репей, пышным цветом расцветал и на хорошо унавоженной почве царского двора и на тощих землях московских задворков, ходить в любовниках богатых дам, старших тебя вдвое, не только не считалось зазорным, но мнилось подарком судьбы, крупной удачей, с помощью которой можно было делать карьеру и устраивать денежные дела.
Всю весну благодетельница жила при дворе в Петербурге, и Алексей получил четыре месяца передышки. И вот приехала…
Алексей был призван в дом и принят чрезвычайно милостиво.
– Приеду на спектакль. Чем порадуешь, голубь мой? Вырос, возмужал… Пора тебе переходить на мужские роли! А?
Нарумяненное, чуть рябое лицо светилось благодушием, но что-то новое появилось в его выражении. Видно, Алексей действительно вошел в сок. Раньше она не улыбалась так плотоядно, не говорила про амурные услады. Алексей покрывался испариной от каждого смелого намека.
На прощание она погладила его родинку и чуть ли не силой всунула в руку кошелек.
– Не смущайся, друг мой… Такие мушки называются «роковая тайна». За такие мушки деревни дарят…
В полном смятении после визита он бросился к Никите.
– Хочешь есть? – встретил Оленев друга. – Гаврила отличное жаркое из трактира принес и щи.
– Щи? Нет. Скажи, Никита, что такое любовь?
– Слиянье душ, – тут же отозвался Никита, словно давно приготовил ответ.
– А если?.. – Алексей вспыхнул и умолк.
– Тогда слиянье тел, – быстро уточнил Никита.
– А если я не хочу!
– Что значит – не хочу? Любовь это как… жизнь. Я думал об этом. Любовь это такая штука, которую можно как угодно обозвать, с любым прилагательным соединить, любым наречием усилить. Скажи какое-нибудь слово.
– Дождь, – бросил Алеша безразлично.
– Освежает, как дождь, любовь!
– Дерево…
– Подобно корням его оплетает душу, подобно кроне его дает тень измученной душе.
– Сапоги, – приободрился Алеша.
– Если жизнь – пустыня, то любовь – сапоги, которые уберегут тебя от ожогов горячего песка.
– А если жизнь не пустыня, а просто… земля?
– Кому пустыня,
