стало больше, я уже перестал различать, кто когда пришел. В коридоре не было света, я споткнулся о кучу чужой обуви и влетел в распахнутую дверь маленькой комнаты. Дверь за мной закрылась, и в темноте, разбавленной оранжевым светом уличного фонаря, я различил силуэты Дроздовой и Воронцова – видел бы кто, что они делали, вряд ли бы потом говорили, что Петя предпочитает парней.
Дроздова совсем не удивилась, когда он полез руками в ее вырез. Она только приглушенно засмеялась и присосалась к его губам, больше никакой ее реакции я не помню. Я стоял, похожий на тень, без движения, и зачем-то на них смотрел. Я был так пьян, что мне все это стало даже нравиться. Их смутные движения, тихое посапывание, глупые смешки начали действовать на мое сознание. Всё постепенно превратилось в размытый сон, всё произошло независимо от меня, само собой. Вскоре я стал чувствовать руками ее тело, потом уже сидел на чужой кровати со спущенными штанами, видел Петино лицо, на которое падали резкие блики фонарного света, слышал сдавленные стоны Дроздовой – он закрывал ей рот рукой. Интересно, она переигрывала? Я не испытал тогда никакой неприязни, наблюдая за их взаимными ласками, не испытал ее и тогда, когда Дроздова расстегивала мне ширинку и когда следил словно в замедленной, замутненной съемке за торопливыми на самом деле движениями Воронцова, за его чувственным и в то же время холодным лицом: он прикрывал глаза, его ресницы вздрагивали.
Когда все закончилось, мы вели себя как ни в чем не бывало. Особенно я. Когда это во мне открылся такой актерский талант? Что, групповушка? Нет-нет, это не про меня, как вы могли подумать! Я просто отлучился в клозет.
Мы вышли из комнаты и обнаружили, что никто даже не заметил нашего отсутствия. Я пил что-то, смеялся, но как-то бесчувственно, словно продолжался мой странный сон, начавшийся полчаса назад в маленькой спальне Вадима. Я ушел домой около часу ночи, пока не закрылось метро. На прощание меня снова поцеловала в щеку Таня Морозова, я сказал ей какую-то нелепость, что-то вроде невнятного признания в любви. Ее муж Сергей пожал мне руку, а Петя только как-то бегло взглянул и продолжил разговаривать с поэтом Григорием. Про Дроздову я вообще забыл и вспомнил о ней, осознав все произошедшее, только когда стал подходить к своему дому – к этому времени из головы немного выветрился алкоголь. Холодная сентябрьская ночь застала меня в таком состоянии, которое трудно описать. Я остановился и долго стоял на месте, глядя на бездушные кубы домов, черные, окруженные такой же чернотой, будто это мой внутренний мир внезапно выплеснулся вовне. Меня потрясывало: то ли от холода, то ли от выпивки. А внутри шевелилось что-то мерзкое. И оно было напрямую связано со мной, Воронцовым и Дроздовой. И с тем, что мы трахались. Сразу после того как я всерьез подумал о свадьбе с Иришкой.
Все изменилось, я шагнул в какую-то дверь и попал в другой мирок, жалкий и чужой, из которого никак нельзя было вернуться обратно. «Если о том, что я сделал, никто не узнает, то можно не рассказывать Иришке», – мелькнула гнусная мысль. Но это бы точно не прокатило – Иришка была знакома с Дроздовой.
Я побрел домой, потому что у меня закоченели ноги в летних кедах.
– Котик,
