на всю страну, во Франции поднялась буря возмущения в связи с нехваткой почти всего – начиная от тяжелой артиллерии и кончая солдатскими ботинками, а в России Сухомлинов не израсходовал даже те средства, которые правительство выделило для выпуска боеприпасов. Россия начала войну, имея по 850 снарядов на каждое орудие, по сравнению с резервом в 2000–3000 снарядов в западных армиях, хотя еще в 1912 году Сухомлинов принял компромиссное решение о доведении этого количества до 1500 снарядов на орудие. В состав русской пехотной дивизии входило 7 батарей полевой артиллерии, в то время как в немецкой их было 14. Вся русская армия имела 60 батарей тяжелой артиллерии, а в немецкой их насчитывалось 381. Все предупреждения о том, что будущая война будет дуэлью огневой мощи, Сухомлинов отвергал с презрением.
Отвращение большее, чем к «огневой тактике», Сухомлинов питал лишь к великому князю Николаю Николаевичу – тот был на восемь лет моложе и олицетворял в армии реформистские тенденции. Двухметрового роста, худой, с красивой головой и бородкой клином, щеголявший в высоких, под живот лошади, сапогах, импозантный великий князь производил впечатление доблестного воина. После русско-японской войны ему была поручена реорганизация вооруженных сил, и он возглавил Совет национальной обороны, перед которым была поставлена та же цель, что и перед «комитетом Эшера» после англо-бурской войны. Но Николай Николаевич не последовал примеру англичан, а поддался летаргии и интригам высокопоставленного чиновничества. В 1908 году реакционеры, возмущенные ролью великого князя в провозглашении Конституционного манифеста (Манифеста 17 октября) и опасаясь его популярности, добились упразднения Совета. Николай Николаевич – как профессиональный военный, служивший во время русско-японской войны генеральным инспектором кавалерии и лично знавший почти весь офицерский корпус (поскольку каждый офицер, назначаемый на новый пост, обязательно представлялся ему как начальнику Санкт-Петербургского округа) – был предметом восхищения всей армии. Этим он был обязан не столько своим способностям, сколько главным образом своему внушительному виду, росту и манерами, вызывавшими у солдат трепет или уверенность, а у коллег – преданность либо зависть.
Бесцеремонного, подчас грубого как с офицерами, так и с нижними чинами, Николая Николаевича за пределами двора считали единственным «мужчиной» в царской семье. Солдаты-крестьяне, ни разу не видевшие великого князя, рассказывали о нем истории, в которых он представал легендарным героем Святой Руси, вступившим в противоборство с «немецкой кликой» и продажностью двора. Отзвуки подобных настроений ничуть не способствовали его популярности при дворе, вызывая особую неприязнь у царицы, и без того презиравшей «Николашу», поскольку тот ненавидел Распутина. «У меня абсолютно нет веры в Н., – писала она мужу. – Он далеко не так умен, а своим выступлением против божьего человека навлекает на свои труды проклятье, и советы его нельзя назвать
