о христианским народом, поганые эти страны повиновались великому князю Всеволоду, отцу его Юрию, князю киевскому, деду его Владимиру Мономаху, которым половцы своих малых детей пугали. А литовцы из болот своих на свет не показывались, а венгры укрепляли каменные стены своих городов железными воротами, чтобы их великий Владимир не покорил, а немцы радовались, что они далеко – за Синим морем. Буртасы, черемисы, вяда и мордва бортничали на великого князя Владимира. А император царьградский Мануил от страха великие дары посылал к нему, чтобы великий князь Владимир Царьград у него не взял.
И в те дни – от великого Ярослава и до Владимира, и до нынешнего Ярослава, и до брата его, Юрия, князя владимирского, – обрушилась беда на христиан…
Глава первая
Ай да снежок нынче выпал! Хорош выдался януарий лета 6731![1] Так и скрипит под копытами поджарых коней и полозьями небольших санок. Любо-дорого слегка покачиваться в седле, словно ты уже настоящий, взрослый гридь из старшей, а не из мизинной дружины, слегка уставший, но все равно собранный и в любой миг готов отразить нападение степняков! Хотя – чего им тут делать, степнякам, среди рязанского леска? С половцами мы давно задружились, мордву тоже усмирили… Владимирцы нынче тоже друзья, а новгородцам тут делать нечего…
Но все равно высматриваешь супостата за каждой заснеженной ракитой, и рука сама ложится на рукоять булатного меча.
Так и ехал Евпатий, молодой сын рязанского боярина, Льва Романовича, гордый, что доверили ему в этот раз настоящее оружие, – пара отличных острых клинков, недавний отцовский подарок, висела у него на поясе, а светлые внимательные глаза то и дело зыркали из-под косматой волчьей шапки на старших товарищей-ратников: так же он удал и грозен, как они? Так же крепко и ладно держится в седле своей пегой кобылки? Так же готов сразить любого врага? Евпатий насупил брови, придавая своему лицу суровое выражение, и направил лошадь в голову отряда, который вел отцовский друг, Ратмир, опытный дружинник, из старших, младший брат рязанского воеводы, тысяцкого Добромира – друга и соратника Льва Романовича. Ратмиру в отряд и отдал боярин любимого сына, чтобы понабрался молодой гридь ума-разума и науке военной обучался.
Небольшой отряд еще утром отправился из Рязани в Муром, сопровождая ценный груз, – в широких санях, запряженных гнедой парой, укрытая теплыми медвежьими шкурами, ехала Настенька, старшая дочь знатного купца рязанского, Родиона Волкова. Везли девицу в Муром на смотрины к важному жениху – боярскому сыну. Не поскупился купец на добрую охрану для любимой своей кровиночки – в отряде ехали и княжьи дружинники, и боярские ратники из Мурома, все как на подбор – воины смелые и могучие, иней серебрит им бороды, а низкое зимнее солнышко играет на шеломах с высокими шпилями. Только и слышно в притихшем лесу, как скрипят подпруги да кони похрапывают.
Евпатий поравнялся с санями и, гордо приосанясь, поехал рядом. Настеньку он сызмальства знал – дворы их были по соседству, и были они вечными товарищами в детских еще играх. Что же, пускай теперь посмотрит – не на сопливого босоногого мальчонку, а на воина, настоящего взрослого ратника. Евпатий нахмурился пуще прежнего и невзначай положил руку на рукоять меча. В ответ из саней послышался заливистый девичий смех. Евпатий с досады поджал губы и посмотрел на Настеньку. Та, зарывшись в медвежью шубу по самые голубые яркие глазки, озорно глядела на друга детства. Молодой дружинник обиженно отвернул нос и принялся внимательно осматривать ельник – не спрятался ли где разбойник. Не обнаружив никакой опасности, он хмыкнул и ударом пяток в бока направил норовистую пегую кобылку на широкую лесную прогалину, чуть в стороне от санного пути. Некоторые дружинники с интересом проводили его взглядом.
Евпатий остановил лошадь, опасливо переступавшую по хрупкому насту, и сделал плечами движение, словно собираясь размяться. Парень украдкой глянул в сторону саней, убедился, что Настя внимательно смотрит на него, и, глубоко вздохнув, одновременно извлек из ножен оба меча. Среди отряда послышались насмешливые переговоры и гогот, кто-то крикнул:
– Давай, Евпат! Покажи удаль! Закрути петли!
– Заплети заплетушки!
Остальные поддержали его одобрительным ревом. Евпатий остановил дыхание и принялся раскручивать мечи, описывая в морозном воздухе широкие восьмерки. Молодой воин, словно в трансе, глядя пристально перед собой, все ускорял и ускорял движения, сияющая на солнце сталь звонко гудела. Быстрее и быстрее, теперь он был окружен, словно серебряным коконом, стремительно мелькавшим булатом. Казалось, что в каждой руке у сына воеводы была дюжина мечей, каждым из которых он рисовал вокруг себя солнечный круг. Лошадь замерла, в испуге навострив уши. Среди ратников стоял гомон, кричали «То-то крутится, как коловрат!» и гулко стучали мечами в щиты. Даже Ратмир, незаметно ухмыляясь молодецкой удали, в полглаза поглядывал на данного ему в обучение молодого дружинника.
Но сам Евпатий
6731 год – дата «от сотворения мира» – такая датировка была принята на Руси до Петра I. Это 1223 год от Рождества Христова. У историков нет единства относительно того, как соотносятся между собой даты первых столкновений с монголами «от сотворения мира» и «от Рождества Христова». Причина не только в изменениях хронологии за последние столетия, но и в том, что летописные источники тоже часто противоречат друг другу. Поэтому называют и 6730, и 6731, и 6732 годы. –
