ала она. – Семён! Поди-ка сюда.
– Ну, чего тебе? – отозвался муж, подходя к сараю.
– Ты посмотри, что сотворила эта старая сучка. – сказала Люська, указывая куда-то вглубь сарая.
– Ну, чего ещё? – заглядывая в сарай, спросил Семён. Обследовав то, на что указывала жена, он пожал плечами, не выразив ни удивления, ни возмущения, и снова спросил:
– Ну, и что?
– Как что? – возмущённо спросила жена. – А кто мне всю плешь проел, когда я утопила щенят? – с не меньшим возмущением обратилась она к мужу. Относительно плеши она не выдумывала, но то, что причиной её появления был Семён, явно не соответствовало действительности. К своим сорока с небольшим Люська, которую когда–то в молодости называли и «Людой», и даже «Людочкой», превратилась просто в «Люську». Звали её так все, за исключением собственных детей, по нескольким причинам: со временем, то ли по причине нескончаемых забот и неудовлетворённости жизнью, то ли потому, что иначе и быть не могло, она из стройной и привлекательной девушки превратилась в какую–то совершенно непонятных форм ватную и не очень опрятную женщину, которая не знала в принципе, что такое терпение и, в особенности, молчание. Разговаривала она всегда, безотносительно того, был собеседник или его не было вовсе. Разговаривала с коровами, курами, собакой, небом, землёй, огородными растениями, камнями, вилами, то есть, абсолютно со всем, с чем она сталкивалась в жизни. Список её собеседников можно было бы продолжать до бесконечности, с которой она, впрочем, тоже непременно нашла бы, о чём поговорить. Хотя, можно было бы предположить, что вела она себя так по той причине, что её муж, Семён, был в этом плане её абсолютным антиподом, то есть, молчуном. Вытянуть из него хотя бы слово было большой проблемой не только в обычных обстоятельствах, но даже и тогда (имеются в виду стрессовые ситуации), когда любой другой человек обязательно что-нибудь, да сказал бы. Даже его сватовство было предельно кратко и необычно. Придя как-то домой к родителям Люськи с бутылкой водки, он, сидя за столом с её отцом и дождавшись её прихода, произнёс только два слова:
– Замуж пойдёшь?
И, то ли от неожиданности заданного ей вопроса, то ли потому что у него были золотые руки, и был он неутомимым тружеником, а может и потому, что претендентов было не так уж что бы много, и опасность остаться в старых девах была более чем вероятной, хохотушка Люська, не раздумывая, согласилась. Следующим словом, которое она от него услышала, было слово: «Да», произнесённое им в ЗАГСе. Но семья, несмотря на эти внешние несовместимости, состоялась. Состоялась во всех смыслах. И дом, и дети, и скотина, да и всё хозяйство вообще, находились под постоянным приглядом неутомимого молчуна Семёна и его говорливой жены. В этом сосуществовании двух, казалось бы, противоположностей, было одно неоспоримое и очень существенное преимущество – они не ругались. Ни по мелочам, ни по более серьёзным причинам. Спорить с тишиной было настолько бесполезно, что Люське, довольно хорошо изучившей своего мужа, вполне достаточно было его молчаливого взгляда, в котором она безошибочно угадывала его одобрение или неприятие, поэтому споров «ни о чём», из-за которых чаще всего и рушатся семьи, не было вообще.
– Пусть живёт! – отрезал Семён и пошёл по своим делам.
– Это? – с недоумением спросила Люська. – Да это что такое вообще? – обратилась она с вопросом к лежащей в углу сарая большой дворовой собаке Найде, рядом с которой возились три довольно внушительных размеров толстопузых щенка. Чуть поодаль от них копошилось некое неопределённое космато–волосатое существо, размером не более половины своих сестёр. Щенки, благодаря своему размеру и превосходству в силе, оттеснив уродца, усиленно чмокали, припав к соскам матери, и не давая возможности полакомиться их неудавшемуся брату. Но так продолжалось совсем недолго. Бесформенный комочек, сообразив видимо, что мирные переговоры в данном случае неуместны, впился своими острейшими зубками в ногу одной из своих сестёр, заставив ту завопить и ретироваться, и занял её место. Люська с удивлением посмотрела на происходящее и резюмировала:
– Не сдохнет! – и, не удержавшись, укорила Найду:
– Не кормили тебя что ли? – обратилась она собаке, которая, чувствуя, видимо, свою вину, прижимала морду к земле, униженно снизу-вверх поглядывала на хозяйку, и порывисто махала пушистым хвостом. – Шмакодявка какая–то. – с презрением заключила Люська, и пошла по своим делам.
Глава 2
Щенков Люська раздала быстро. Окружённый лесом посёлок зачастую подвергался, особенно снежными зимами, нападениям хищников (лис и волков) на домашнюю, включая и небольших собак, живность. Так что наличие большой и агрессивной собаки было большим подспорьем в борьбе с ними. Шмакодявку, понятное дело, никто брать не захотел. Бесполезное всегда в тягость. А презрительно–уничижительное прозвище, данное Люськой изначально, так и прилипло к щенку, хотя звать его стали Шмаком по причине того, что это был, во-первых, кобель, а, во–вторых, слишком уж длинной была эта кличка. Язык
