посёлка давно поросло густым кустарником и деревьями, представляя собой, по сути дела, продолжение окружающего их леса. А, во–вторых, жили они со своими давними соседями со времени развала леспромхоза очень обособленно. Не по причине каких-то разногласий между ними и остальными жителями, а потому, что праздно болтающийся человек в деревне, если он не алкаш, явление совершенно противоестественное. Некогда праздно шляться. Работой жили. Жили дружно и бесконфликтно, как и их прадеды, связанные с детства закадычной дружбой. И, если и возникали какие-то споры и мелкие ссоры (куда ж без этого), то решались они быстро, а порой просто жёстко пресекались, не позволяя им разгораться. В каждой из семей был свой лидер, обладающий достаточной мудростью для того, чтобы не допустить перерастания какого-то недоразумения в серьёзные и продолжительные конфликты. У соседей таким лидером была Варвара, Люськина одноклассница, которая к своим сорока не лишилась ни привлекательности, ни стати, несмотря на шестерых детей. Своей немногословностью и твёрдостью характера она, отчасти, была похожа на Семёна. Варя была всегда опрятно одета и тщательно причёсана, что в деревне при постоянных заботах, да ещё шестерых детях было делом ой, каким нелёгким. Совершенной загадкой для всей деревни была причина, по которой она вышла замуж за Никиту, внешне привлекательного, но ленивого и безалаберного парня. Поженились они после возвращения Никиты из армии.
Мать Варвары, Пелагея Семёновна, очень не одобряла выбор дочери, но, зная её характер, противиться не стала. После скоропостижной смерти мужа главенство в их семье как-то само собой перешло к Варе. Внешне отношения матери и дочери оставались прежними, но внутренне они обе поняли, что забота о благополучии семьи теперь полностью ложится на плечи дочери. После смерти мужа Пелагея Семёновна, очень любившая супруга и тосковавшая от разлуки с ним, стала быстро и неотвратимо увядать, и за какие-то три–четыре года из жизнерадостной пожилой женщины превратилась в полную старуху. Это в шестьдесят–то лет. Ни заботы по хозяйству, ни внуки не могли развеять эту тоску. За сорок лет семейной жизни Пелагея Семёновна и её муж поистине стали одним целым, так что смерть супруга и не зависящее от неё насильственное расставание с ним превратили её душу в большую кровоточащую и незаживающую рану. Ну, что ж здесь поделаешь? Жизнь. И как бы ни казалась она нам порой жестокой, совершенно очевидно, что мы сами не очень–то понимаем причин своего горя, потому и горюем, оплакивая ушедших близких. Привыкли. Предки горевали, и мы горюем. Хотя, при более внимательном рассмотрении этого вопроса, совершенно очевидным становится тот факт, что оплакиваем и жалеем мы самих себя, разрушенных многолетнего уклада жизни и духовных связей, неосознанно страшась при этом не только неопределённости своего предстоящего существования, но и своей будущей неизбежной кончины, невольным напоминанием о которой и становится смерть близких.
Пелагея Семёновна умерла в прошлом году, сразу
