свидетель от жениха, который не имел права ставить свою подпись на свидетельстве о браке, как, кстати, и комиссар, который не был мэром, а лишь временно исполнял его обязанности.
Так что еще целый день после этой странной церемонии молодожены находились в незаконном браке. Только на следующий день на свидетельстве появилась подпись мэра Леклера.
Неловкая церемония завершилась, и все вышли на улицу. Все кончено, думала бывшая вдова, ставшая во второй раз супругой. Мадам де Богарне больше не существует, теперь она – мадам Буонапарте, что бы ей в нынешнем ее положении ни сулила капризная судьба. Отныне она – собственность этого странного, молчаливого, нервного человека в погонах, о котором она твердо знала одно, что у него выдающийся военный талант и что он обожает ее до безумия.
Баррас с Тальеном сели в свой экипаж, Кальмеле с Лемеруа пошли пешком по домам, а новобрачные, взяв друг друга под руку, чинно направились в ее особнячок на улице Шантарен. Неприметная с виду парочка совершала свой торжественный вход в историю.
В карете грузный Баррас, наклонившись, прижался пузом к Тальену:
– Как долго продолжится помешательство этой парочки, как ты думаешь? – хрипло спросил он. – Лично мне кажется, что до первого поражения «зеленого» полководца там, в Италии. А ты?
– Если, судя по всему, новоиспеченная супруга остается в Париже и не собирается делить с супругом тяготы бивуачной жизни, – то до возвращения его из Италии, со щитом или на щите. Ты думаешь, что теперь он у тебя в кармане? Гляди, как бы ты не оказался у него в кармане!
– Только не я, – мрачно ухмыльнулся Баррас. – Я не такой простак. Он мне всем обязан. Своей военной карьерой, красавицей женой. Он должен быть мне благодарен.
– Боже, какой вздор! Лично я считаю, что чувство благодарности для политика – пустой звук. И такой человек, как Буонапарте, не поддастся никаким эмоциям. У него в голове одна карьера.
На следующий день вечером у председателя Директории в его покоях в Люксембургском дворце собралось, как всегда, веселое общество, в котором блистала его креолка, правда, теперь в новом качестве – законной жены коротышки-генерала. Все гости не сводили с нее глаз. Баррас, улучив минутку, отозвал ее в сторону:
– Знаешь, до чего додумался твой благоверный? – сказал он, хихикнув. – Он теперь требует, чтобы отныне все его называли не на итальянский манер, как прежде – Буонапарте, а на французский – Бонапарт. Он, по-видимому, считает, что ему в армии в Италии будет обеспечен больший успех, если он не будет выпячивать свои итальянские корни. Для чего дразнить наших солдат? Но если тебе такая фамилия не нравится, то мы не позволим ему этого сделать. Думаю, что этот итальяшка может дать сто очков вперед любому французу, хотя нельзя не признать, что в душе он остается дремучим средневековым итальянским крестьянином, не находишь? – Он задорно подмигнул ей.
– Баррас, мне, честно говоря, на это наплевать. Для меня он все же остается чужаком, независимо от того, как звучит его фамилия. По мне
