же не спросить, батенька?
– Удивительно! – воскликнул приезжий, растопыривая руки, что, вероятно, изображало еще большее удивление. – Удивительно и непостижимо! На дворе холодная осень, вокруг лес, небо хмурится, готов пойти дождь, а ты сидишь… сидишь на открытом воздухе!.. На открытом воздухе! – повторил он с особенным ударением и развел как-то особенно картинно руками.
– Э, батенька, Тютченька мой! Я ко всему привычна! – сказала Салтычиха. – Чай, не неженка какая, не франкмасонка! Про меня вся округа, вся Подоль, сам знаешь, такову речь ведет: «Где черту карачун, там Салтычихе здорово». Так-то, Тютченька мой!
– Фи, Дорот, что за речь!
– Простая, батенька, речь! Чиниться мне не для чего и не для кого! Тут все свои галманы.
– Галманы?
Тютчев поочередно, с какой-то своеобразной выдержкой во всей фигуре поглядел на всех присутствующих крепостных, стоявших, как и должно было быть, в почтительной позе. Помимо воли взор его несколько долее остановился на Галине, и легкая улыбка удовольствия озарила его красивое лицо.
– Кто сия? – спросил он у Салтычихи.
– Пила бы лиса молоко, да рыло коротко! – отрезала Салтычиха без всяких околичностей.
– Дорот!.. Фи!.. – воскликнул тот, к кому относились эти слова. – Право, я тебя не понимаю!
– Зато я тебя понимаю, Тютченька! – ухмыльнулась Салтычиха. – Девочка-то в прыску, ну ты и глазища выпучил, как баран, коего собираются резать.
– Дорот!
– Что за Дорот? Какая я Дорот! Говори просто – Дарья!
– Ну, Дарья… Дарья!
Салтычиха встала.
– А Дарья… так и трогаемся отселева восвояси. Я ведь сюда на час время. Хочу вот эту королевишну писаную, пташку лесную эту, на Москву к себе взять…
– Резон подходящий… – вставил свое словцо Тютченька.
– Дело известное: вам, мужланам, этакой кумач всегда подходящ! – заметила Салтычиха, трогаясь с места.
– Ах, Дорот!.. – воскликнул Тютченька и сделал какую-то странную гримаску, вскользь, из-под бровей снова взглянув на Галину.
Аким, подхватив подушки, завозился у тележки. Полесовщик взял под уздцы верхового коня.
– Ты уж не за мной ли? – спросила у Тютченьки, приближаясь к тележке, Салтычиха.
– Именно, именно за тобой, Дорот, мне надо передать тебе очень-очень нужное дело.
– Так едем. Садись-ка на своего одра. А я вот в тележку свою залезу, в тележке-то мне способно.
Аким помог барыне сесть в тележку и ловко вспрыгнул на козлы. Тютченька вскочил на своего «одра».
– Ну, старый хрыч, – обратилась Салтычиха к Никанору, все еще стоявшему без шапки и с изумленным лицом, – не забудь, что я тебе сказала. На Казанскую чтоб лебедушка твоя была у меня.
– Будет, матушка-барыня, будет. Привезу.
– Да не забудь поучить маленько: неученых мне не надобно. А сама
