Тайлер, который посещал Клэнтон восемь раз в году, чтобы вершить здесь правосудие. Если верить Бэгги – а наш репортер большую часть своей трудовой жизни околачивался в помещении суда и его окрестностях, где собирал сплетни или плодил их, – Лупас был легендарной личностью: закаленный воин, правивший железной рукой, неподкупно честный судья, которому каким-то чудом удалось уберечься от пэджитовских щупальцев. Может быть, потому, что сам был из другого округа, судья Лупас непоколебимо верил: преступники должны получать долгие сроки заключения и, предпочтительно, отбывать его на каторге, хотя не имел возможности приговаривать к такой мере наказания.
В понедельник, прямо с утра, адвокаты Пэджитов ринулись вызволять Дэнни из тюрьмы. Судья Лупас был занят на процессе, проходившем в другом округе, – в сферу его ответственности входило шесть округов, – и наотрез отказался от поспешного проведения процессуального заседания, назначив его на четверг и таким образом дав возможность городу несколько дней посудачить и поразмыслить.
Будучи представителем прессы, более того, владельцем местной газеты, я счел себя обязанным явиться пораньше и занять хорошее место. Да, чувство, которое я испытывал, можно было назвать самодовольством: обыватели пришли сюда из любопытства, я же выполнял важную работу. Мы с Бэгги уже сидели во втором ряду, когда зал начал заполняться.
Основным защитником Дэнни Пэджита был некий тип по имени Люсьен Уилбенкс, человек, которого я вскоре горячо возненавидел. Он представлял собой то, что осталось от некогда знаменитого клана юристов, банкиров и прочая, прочая. Род Уилбенксов плодотворно трудился на благо Клэнтона многие годы, после чего пришел Люсьен и запятнал доброе имя семьи, разрушив почти все, что ею было создано. Он строил из себя юриста-радикала, что в семидесятые годы для данного уголка мира было большой редкостью: носил бороду, ругался как извозчик, много пил и предпочитал защищать насильников, убийц и растлителей малолетних. Одного того, что он был единственным в округе членом Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, было достаточно, чтобы получить пулю в лоб. Но Люсьена это не волновало.
Люсьен Уилбенкс был резким, бесстрашным и крайне злобным. Дождавшись, пока все усядутся – как раз перед появлением судьи Лупаса, – он медленно приблизился ко мне с последним номером «Таймс» в руке и, размахивая им перед моим носом, проорал так, что зал мгновенно затих:
– Вы – сукин сын! Кем вы, черт подери, себя возомнили?
Я был настолько обескуражен, что даже не попытался ответить, и почувствовал, как Бэгги осторожно отодвинулся от меня. В зале не осталось ни одной пары глаз, которая не была бы устремлена в мою сторону; я понимал, что обязан что-нибудь сказать.
– Я всего лишь рассказываю людям правду, – выдавил я, постаравшись, насколько смог, изобразить убежденность.
– Это «желтая пресса»! – надрывался он, размахивая газетой в нескольких дюймах от
