у моего милого друга в условиях Земли наблюдаются некоторые нелады с памятью, эту историю расскажу вам я. А он – пусть пишет под мою диктовку и размышляет. Принять по поводу этой истории новые решения было бы, как он сейчас выражается, «абсолютно здорово».
В ту пору у Кана была теория, что счастье – это Одно. Это когда у человека есть Одно Дело, которое для него лучше всех остальных дел, и выбор, что делать в жизни вообще и в каждый её момент в частности, не стоит. Я склонен называть это однопоточностью сознания и одержимостью, а Кан это называет блаженством и раем.
И Кан пошёл проживать это состояние.
Родился в семье гончаров, старшим сыном, восьмым поколением. Семья жила в месте, известном своей глиной и гончарной традицией, и до двадцати четырёх лет Кан жил там. Осваивал работу с глиной и изобразительное искусство. Отличался прилежанием и стремлением к совершенству. Пропускал мимо ушей всё, что ему говорили, – кроме дельной критики и ценных идей. Черпал вдохновение в окрестных лесах, холмах и пещерах и создавал лёгкие и элегантные растительные орнаменты. Освоил традицию семьи и принялся выведывать секреты окрестных мастеров.
Я думаю, что он не вникал в отношения между людьми. Что существует, например, соперничество школ, что каждая школа хранит свои секреты. Он просто видел керамическое изделие, которое было сделано как-то, как он пока не умеет, и он ходил и спрашивал встречных, пока не находил человека, который знал, кто создал это изделие, а потом шёл к автору и не возвращался, пока не узнавал секрет. Он не понимал слова «нет». И он никуда не торопился. Однажды он просидел шесть дней без еды, воды и сна на пороге мастерской, где делали глазурь, которая его заинтересовала. Я думаю, что не обошлось без некоторого уровня транса, – я думаю вообще, что бóльшую часть той жизни Кан провёл в некотором уровне транса, – но на седьмой день Кан всё-таки начал терять сознание. Хозяин мастерской дрогнул, напоил его компотом, накормил овощами и показал глазурь. Кан посмотрел, поблагодарил хозяина и ушёл пробовать. Он лёг спать ещё через сутки, когда провёл несколько коротких обжигов, повторил глазурь, усовершенствовал технологию и наконец остался доволен. Другие гончары сообразили, что если этот молодой человек положил глаз на их мастерскую, то он от них не отстанет. Также они поняли, что он не играет в соперничество, сотрудничество и другие социальные игры. Ему не нужна была слава, ему не нужны были деньги – я думаю, Кан тогда определял деньги как то, что у него всегда есть, – ему нужна была только керамика, навыки и секреты её создания. В этом смысле он перестал быть для остальных конкурентом – он стал местным одержимым. Я не думаю, что он заметил какую-либо разницу.
Я думаю, что он догадывался о существовании людей. Я думаю, что он каждый раз удивлялся, обнаруживая их.
В семье быстро поняли, что в род пришёл великий мастер, и не требовали от Кана ничего, кроме работы. Тем более, что с Каном тогда было невозможно договориться. Он занимался – керамикой. Лепкой, росписью, обжигом. Его пытались пристроить к продаже изделий, когда он только был подмастерьем, – он уходил из лавки, никого не предупредив. Гулял по окрестностям, наблюдал за птицами, приносил эскизы изделий с орнаментом из крыльев, перьев, глаз и клювов и лепил их. Они продавались хорошо. Кана оставили в покое.
Я думаю, что если бы его спросили, женат ли он и есть ли у него дети, то этот вопрос привёл бы его в замешательство. Тем не менее, он был женат, и у него было двое детей. Не исключено, что на самом деле это были не его дети: я не представляю, как его родичам удалось бы объяснить ему, что ему нужно сделать с женщиной, на которую ему показали, и, главное, зачем. Если это так, то я не удивлюсь, что в том воплощении он вообще не задумывался, откуда берутся дети, а если и задумывался, то вполне мог остановиться на предположении, что дети появляются из какой-нибудь Небесной Печи.
Когда ему было двадцать четыре и умер его отец, Кан стал главой семьи и главой мастерской. Члены семьи схватились за головы и взяли в свои руки всё, что не касается непосредственно гончарного искусства. Мать Кана любила деньги, импортные ковры и ощущение процветания и заботилась о бесперебойной работе мастерской, тёплых отношениях с покупателями и увеличении количества заказов.
Образ жизни Кана выглядел примерно так.
Он просыпался, завтракал, если его звали завтракать, и не завтракал, если не звали, и шёл в мастерскую. Приводил пространство в соответствие сегодняшнему настроению и принимался за работу. Первая часть дня была посвящена созданию форм. Четыре-пять часов он лепил, работал на круге, собирал изделия и выдавал в мир формы, которые назрели внутри него за время сна. Когда поток иссякал, он останавливался. Наступала пора обновления стихий, как он это называл. Он совершал прогулку, забирался на холм и дышал ветром, небом и простором. Вернувшись, он совершал омовение и принимал пищу. Да, не «мылся и ел», а «совершал омовение и принимал пищу». В омовении он находил обновление стихии воды, а в принятии пищи – обновление сока жизни. После приёма пищи Кан шёл к печам. В том посёлке было принято, чтобы весь год, кроме специального праздника
