не похожие на милые лавры и мирты ее родины, – все это еще больше заставляло ее мысль и ее изболевшееся сердце тянуться к милому северу, к грустным теперь, опустошенным берегам бедной Трои, к ее задумчивым рощам, к озаряемой родным солнцем, а теперь затуманившейся облаками Иде, к священному Илиону.
Милое, золотое, невозвратное детство, когда она с братьями и сестрами и с этим обломком ее прошлого, с доброй черной няней Херсе бегала по берегу родного моря! Никого из них не осталось. Нет и Кассандры, которую она видела последний раз в эту ужасную ночь, – жива ли она? Может быть, подобно ей, томится в неволе, в чужой стороне. И никого-то не пришлось ей оплакать, как оплакала она когда-то доброго Гектора, который ее, маленькую Лаодику, часто носил на руках или пугал ее, надев свой страшный, косматый и блестящий шлем, как в последний день своей жизни он испугал этим шлемом своего маленького Астианакса. Никого не осталось!
А милый родной дом – дворец ее отца? Что с ним: остался ли он цел или сгорел в эту ужасную ночь вместе с остальной Троей?
Лаодика глянула туда, где сидел Адирома со своими спутниками и где был ее господин – господин Лаодики, любимой дочери царя Приама, а теперь рабыни!
При виде Адиромы на нее повеяло чем-то родным, милым. Ведь столько лет она видела его в своем дворе, в числе рабов своего отца. Когда она была много меньше, Адирома часто делал ей игрушки – лепил из глины сфинксов и бога Аписа или пел египетские песни. Как он спасся из Трои, когда все там погибло? Как он попал в Египет? Может быть, он знает что-нибудь о судьбе ее отца, матери, братьев и сестер?
– Надо бы поговорить с Адиромой, няня, – сказала Лаодика своей черной Херсе, – он такими добрыми глазами посмотрел на меня.
– Да, милая царевна, я постараюсь поговорить с ним, – отвечала старая рабыня.
– Поговори, он добрый.
– Да, он, может быть, знает что-нибудь о Трое.
– О всемогущие боги! – тихо вздохнула девушка. – За что вы послали на нас гнев свой? Разве мы мало приносили вам жертв? Разве не часто бедный, милый отец мой возжигал вам костры с целыми гекатомбами? А не я ли сплетала вам венки из лавров и миртов? Не я ли курила перед вами благовониями Востока? О безжалостные боги!
Слезы тихо струились по щекам обездоленной жертвы неумолимого рока.
– Не плачь, дорогая, светлая царевна, не тумань своих ясных глазок: боги милостивы, они воротят тебе и родину, и родной кров, – утешала ее старая негритянка. – Вот я давно уж и забывать стала свою горную страну, свою жаркую Нубию и этот Египет, куда я была вывезена еще девочкой, а вот боги, хоть я уж и не просила их, а опять привели меня в страну солнца, к пирамидам, к моему великому богу Горусу.
– Нет, добрая няня, сердце мне говорит, что не видать уж мне больше священного Илиона, – грустно говорила Лаодика. – Как перелететь через эти безбрежные моря?
– Не говори этого, милая царевна: наши боги всесильны, и если ты будешь молиться матери богов, великой Сохет, то она обратит тебя в ласточку, и тогда ты перелетишь через все моря, сядешь на кровлю
