беседовать с мистером Брауном дальше. Молодой человек поклонился Бушу и выскользнул из каюты. Каждый мускул его тела изображал позу – нарочитую или естественную, Хорнблауэр сказать не мог – человека, знававшего лучшие дни и вынужденного покоряться судьбе.
– Как вам ваш шведский писарь, сэр? – спросил Буш.
– Он не швед, а финн.
– Финн! Да неужто, сэр! Надо постараться, чтобы не дошло до команды.
На честной физиономии самого Буша было написано плохо скрываемое беспокойство.
– Разумеется, – ответил Хорнблауэр.
Он сделал непроницаемое лицо, чтобы Буш не заметил: коммодор совершенно упустил из виду моряцкие суеверия касательно финнов. Для моряка всякий финн – колдун, который поднятым пальцем насылает шторма, но Хорнблауэр решительно отказывался видеть такого финна в самолюбивом бедняке Брауне, несмотря на его нехорошие бледно-зеленые глаза.
Глава шестая
– Восемь склянок, сэр.
Хорнблауэр с трудом возвращался к яви, смутно чувствуя, что его отрывают от приятных сновидений, хотя он уже не помнил, каких.
– Еще темно, сэр, – неумолимо продолжал Браун. – Ночь ясная. Ветер устойчивый, сильный, вест-тень-норд. Шлюпы и флотилия видны по левому борту, мы лежим в дрейфе, сэр, под крюйселем, грот-стакселем и кливером. Ваша рубашка, сэр.
Хорнблауэр сел на койке и сонно потянул с себя ночную рубашку. Сперва он думал просто накинуть что-нибудь теплое, чтобы не замерзнуть на палубе, однако требовалось блюсти коммодорское достоинство. Кроме того, он хотел создать себе репутацию человека, не пренебрегающего никакими мелочами. Собственно, для того Хорнблауэр вчера и распорядился, чтобы Браун разбудил его с запасом минут в пятнадцать. Поэтому он надел форменные штаны, сюртук и башмаки, тщательно причесался в дрожащем свете фонаря, который Браун держал в руках, и отбросил мысль о бритье. Если в четыре часа утра выйти на палубу свежевыбритым, все поймут, что коммодор озабочен своим внешним видом. Он надел треуголку, сунул руки в рукава поданного Брауном бушлата. Часовой у дверей каюты при появлении великого человека вытянулся во фрунт. На полупалубе несколько смешливых юнцов, сменившихся с вахты, испуганно смолкли. И правильно.
На шканцах было так холодно и неуютно, как и должно быть до рассвета в Каттегате весенним утром. Суматоха смены вахт только что улеглась; едва различимые в темноте силуэты, которые поспешно отступали к левому борту, оставляя ему правый, были совершенно безлики, зато стук Бушевой деревяшки Хорнблауэр узнал сразу.
– Капитан Буш!
– Сэр?
– Во сколько сегодня восход?
– Э… примерно в половину шестого, сэр.
– Я не спрашивал, когда примерно. Я спросил: «Во сколько сегодня восход?»
Секундное молчание, пока совершенно уничтоженный
